История с лишайником
Шрифт:
— О боже! — проговорил Ричард и сев рядом с нею на диване, взял ее за руку.
— Послушай, Зеф, милая, — сказал он, — временами вещи приобретают жуткие очертания, а особенно тогда, когда ты остаешься один на один с ними. Давай разберемся во всем вместе, чтобы там ни было, и подумаем, что делать. Это не ты, Зеф, это совсем на тебя не похоже.
Она схватила его за руку, и слезы закапали из ее глаз.
— Я боюсь, Ричард. Я не хочу этого. Я не хочу.
— Чего ты не хочешь? — спросил он, глядя на нее. Она покачала головой,
Вдруг его поведение резко изменилось. Он хмуро взглянул на неё,
— И ты только сегодня об этом узнала?
— Сегодня утром, — ответила она.. — Но сначала — как бы тебе сказать… сначала это показалось мне чем-то заманчивым.
— О! — простонал он.
Почти минуту они молчали. Потом он внезапно повернулся к ней и взял ее за плечи.
— О боже, Зефи… О Зеф, дорогая… Почему же ты не подождала меня?
Зефани глянула на него каким-то задурманенным, жалобным взглядом.
— Ричард, милый, — проговорила она печально.
— Кто он? — допытывался Ричард с гневом. — Ты только назови мне его, и я, я… Кто это сделал?
— Как кто? — папа, конечно, — сказала Зефани. — Он хотел как лучше, — добавила она миролюбиво.
У Ричарда от удивления открылся рот и опустились руки. Какую-то минуту он стоял ошарашенный, словно его ударили молотком по голове. А когда пришел в себя, хмуро проговорил:
— Кажется, мы говорим о совсем разных вещах. Давай разберемся. Что же оно такое, чего ты так страшно не хочешь?
— Ох, Ричард, не будь злым, — жалобно попросила она.
— К черту все это! Нет, я добрый. Но у меня тоже шок. И теперь единственное, чего я хочу, — знать, о чем это мы, черт возьми, говорим?
Она рассеянно Посмотрела на него:
— Обо мне говорим, Конечно. Обо мне и о том, как я живу, живу, живу. Только подумай, Ричард. Все старятся, дряхлеют и умирают, и только я живу… живу… живу… совсем одна, и все живу… живу… живу… Теперь это уже не кажется мне заманчивым, я боюсь этого. Я хочу умереть, как другие люди. Не просто жить и жить — а любить и жить, и постареть, и умереть. Это все, чего я хочу.
Она закончила, и слезы еще сильнее потекли у нее из глаз.
Ричард внимательно слушал ее.
— Ну, а теперь у тебя какое-то болезненное, состояние, — сказал он.
— Так это и есть болезнь — жить, жить и жить. Чрезвычайно тяжелая болезнь. — согласилась она. Он решительно приказал ей:
— Хватит, Зеф. Время кончать с этим бесконечным «жить…жить». Тебе уже пора ложиться. Постарайся утешить себя мыслью о печальной стороне жизни — утром все зеленеет и растет, а вечерней порой — вянет и засыхает. Что касается меня, то я желал бы немного больше этого «жить… жить», чтобы оттянуть увядание и старость.
— Но двести лет ведь слишком много, чтобы жить… жить… жить…, я думаю. Такую длинную-длинную дорогу пройти совсем одинокой. Двести лет это… — Она вдруг замолчала, глядя на него широко открытыми глазами. О милый! Я не должна была этого говорить. Ты должен все это забыть, Ричард. Секрет. Очень важный секрет, Ричард!
— Хорошо, Зеф, милая. Я сохраню его. А теперь ложись спать.
— Не могу встать. Помоги мне, Ричард! Он поднял ее, провел в спальню и уложил в постель. Она крепко обвила руками его шею.
— Останься, попросила она. — Побудь со мною. Прошу, Ричард.
Он попытался разнять ее руки.
— Ты немного пьяна, моя милая. Попытайся успокоиться и заснуть. Завтра будешь здорова.
— Но я же такая одинокая, Ричард. — Снова потекли слезы. — Я боюсь. Совсем одна. Ты умрешь, все умрут, а я буду жить… жить… и жить…
Ричарду удалось освободиться от ее объятий. Он силой опустил вниз ее руки. Она отвернулась и заплакала в подушку. Он постоял с минуту возле постели, наклонился и нежно поцеловал ее за ухом.
Оставив дверь в спальню слегка приоткрытой, он вернулся в гостиную и закурил сигарету. Не успел он еще докурить ее до конца, как всхлипывания стали раздаваться реже, и, наконец совсем утихли. Он подождал еще какое-то время, потом на цыпочках вошел в спальню. Выключая свет, он слышал ее равномерное дыхание. Ричард осторожно закрыл двери, взял свои пальто, шляпу и вышел из дому.
Оказалось, что рассказать обо всем Джейн было намного сложнее, чем представлял себе Поль. Сначала он совсем забыл, что в этот вечер они были приглашены на коктейль, очень для нее важный. Его поздний приезд она встретила ледяным молчанием, а его предложение не пойти на этот коктейль грубо отвергла. Потом сам коктейль, который, вместе со скромным ужином, продолжался целый вечер. И, наконец, легкий ужин дома, который дополнил мизерную закуску в гостях и не предоставил возможности для сообщения такой новости. И Поль решил подождать, пока они не лягут спать. Но Джейн сразу же закуталась в одеяло, демонстрируя свое намерение тут же уснуть. Пришлось перенести откровение на следующий день.
Характер Джейн формировался в условиях, совершенно чуждых для Саксоверов, и. самыми важнейшими из них были финансовые дела, ибо, если в семье Саксоверов деньги составляли лишь побочный «продукт», который, казалось, вырастал сам по себе, то постоянной, заботой ее семьи, сколько она себя помнила, были проценты с капитала, который постоянно уменьшался.
Хоть Джейн и не была такой женой, какую Френсис хотел для своего сына, и он прекрасно понимал, что блестящее положение Саксоверов сыграло определенную роль в ее выборе, он, вспомнив все предшествующие варианты, которые его бы еще меньше удовлетворили, сделал хорошую мину. Кроме красивой внешности, Джейн была присуща и самоуверенность. Ее манеры и поведение были именно такими, каких и стоило ожидать от молодой женщины ее положения. И социальные инстинкты ее были хорошо развиты. Не могло быть сомнения в ее способностях: она могла стать весьма приличной женой и способной хозяйкой. К тому же она всегда знала, чего хочет — что тоже говорило в ее пользу.
Несмотря на это, Поль имел все основания, когда говорил, что ни отец, ни сестра не любят Джейн. Хотя они стремились не показывать этого. Но Зефани как-то призналась:
— Извини, папа, я сделала все, что в моих силах, но кажется, будто она и я из разных миров и по-разному смотрим на одни и те же вещи. У меня такое чувство, что она совершенно не думает, а делает все согласно программе, так, словно она не человек, а электронно-вычислительная машина. Она слушает и воспринимает, затем отбирает, соответственно срабатывают барабаны — клац-клац — и ответ готов в виде специального кода, который понятен людям, использующим тот же код.