История с продолжением
Шрифт:
– Давай я с тобой схожу, что ли, – проговорила Надежда Михайловна. – Как думаешь, не проснётся он за пять минут?
– Наверное, не проснётся, – с сомнением сказал Пятый.
– Ладно, мы скоренько. Пойдём.
Они встали у окна, Надежда Михайловна вытащила из кармана пачку “Явы”, вынула сигарету для себя и протянула сигареты Пятому.
– Вы курите? – удивился Пятый. – Я и не думал…
– Нашёл тоже ангела небесного, – усмехнулась она. – Курю. Давно.
– Понятно, – Пятый повернулся к окну, посмотрел в холодную черноту за стёклами. – Мы, наверное, представляем собой жалкое зрелище, правда?…
– Правда, –
– Нет, – коротко ответил Пятый.
– Знаешь, я хотела спросить кое-что. Вы с Лином говорили про ваш сон. Я запомнила одно слово – “арги”. Хотела спросить – кто это такие?
– Для чего вам это нужно? – спросил Пятый.
– Честно?
– Если можно.
– Для отчёта, – вздохнула она. – Мы же каждый день пишем отчёты, если работаем с… прости, не могу сказать, но я… у меня спросят.
– Вы пишите на кассету или на бумаге? – спросил Пятый, мучительно вспоминая, какие ещё носители информации тут существуют. Но кроме бумаги и магнитной ленты ничего не вспомнил.
– Да Бог с тобой, милый! Какие кассеты!… Всё пишем. Говорят, бумага стерпит. Да что тут поделаешь? Положено. Мы люди подневольные.
– Жалко, – сказал Пятый. – Я-то думал, что мы тут одни такие… Давайте, пишите. Есть на чём?
– Я принесу. И Лина проверю заодно.
Она вернулась быстро, принесла несколько листов, шариковую ручку и планшет. Пятый всё ещё курил.
– Ну что там? – спросил он.
– Спит. Давай, диктуй.
– Так… Арги – крупные рептилии, хищники, внешне напоминают ихтиозавров, но могут выходить на сушу… агрессивны, опасны для человека. Что ещё?…
– Да хватит, наверное, – сказала Надежда Михайловна.
– Дайте, я посмотрю, – Пятый взял у неё листок, скользнул по нему взглядом. Потом поднял с подоконника ручку и приписал внизу листа: “С моих слов записано верно. Номер пять, “тим” номер восемь, предприятие номер три”. Он писал крупными печатными буквами, немного странными – “е” перевёрнутое, гротескное, “л” и “м” имели непривычно вытянутые вверх добавления – палочки перед каждой буквой, соединенные с начальными штрихами… Надежда Михайловна с удивление посмотрела на эту приписку.
– Откуда ты это взял? – спросила она. – Я имею в виду форму…
– Я как-то побывал в отделении милиции, – ответил Пятый.
– Понятно.
– Там всё обошлось, – сказал Пятый. – К счастью. Я не ожидал, что я так легко отделаюсь.
Он прислонился виском к холодному стеклу, закусил губу. Надежда Михайловна смотрела на него с любопытством, изучая. Он это видел, но ему, вероятно, было всё равно. Кстати, ни он сам, ни Лин, не вызывали у Надежды Михайловны какого бы то ни было сочувствия. Они были слишком странными, всё, с её точки зрения, выдавало в них чужаков, но она по многолетней привычке выполняла свою работу, не сильно задумываясь о том, для кого или для чего это надо. Те слова, что она говорила для Лукича, были просто принятой формой для обозначения стандартного сочувствия, внешнего проявления, которое ничего в себе, по сути дела, не несло.
– Слушай, может стул тебе принести? – спросила она. – Посидел бы тут, покурил, почитал. Если не спиться…
– Не стоит, я сейчас пойду, – ответил Пятый. Поднял голову, поглядел
– И вы меня боитесь, – констатировал Пятый. – Почему?
– Да не боюсь я, – натянуто усмехнулась она. – Просто… как бы это сказать…
– Да что там, – Пятый снова отвернулся. – Вы не первая. Хоть отвращения не вызываю – и на том спасибо.
– Ты вёл себя… прямо как нормальный человек, понимаешь? – сказала она. – Я не раз видела, как люди переживают, когда у них такая же беда. Совсем, как они. А теперь, как другу твоему полегче стало…
– Мой друг – точно такой же, как я. Понимаете вы это? – Пятый отошёл от окна, с мольбой посмотрел на медсестру. – Я не хотел бы, чтобы между нами, хотя бы в эти дни, пока Лин… пока ему настолько плохо… чтобы между нами стояло это непонимание и неприятие. Я вас очень прошу – не принимайте преждевременных решений, не оценивайте нас так…
– Как? – спросила она.
– Как чужаков, способных на что-то плохое. Я понимаю, что выгляжу… с вашей точки зрения, несколько непривычно, но я в этом не виноват.
– Не переживай, хорошо? – медсестра уже овладела собой, собралась. Нет, в самом-то деле, может, он прав? Что ей показалось странным?… Волосы? Ну да, густые очень, хорошие в принципе. Только прямые и чёрные, а она в юности приходила в восторг от вьющихся светлых. Глаза? Да, тут ничего не поделаешь – глаза сильно подкачали. Пугают. Чёрные, зрачок этот мерзкий. Как у кошки или у чёрта. Вот только мольба в этих страшных глазах – человеческая. И мука – тоже. И боль… Лицо? За такой худобой и не разберёшь, что там в лице не так. Кстати, у Лина это “что-то” тоже присутствует. Она вдруг поняла – что. Слишком скулы высокие. И нет этой мужской угловатости, грубости. А она не привыкла к таким лицам, почти бесполым – не поймёшь, мужик или баба, бороды-то у них нет… Вот, точно! Бороды не растут. Тоже неправильно. Много всего…
– Простите, – тихо сказал он. Опустил взгляд. Привычно, покорно. Плечи ссутулились, несколько прядей сильно поседевших волос снова скрыли лицо. – Я не хотел поднимать эту тему. Это случайность. Я пойду…
– Иди ложись спать, – попросила она. – Лукич рассердится.
– Он не узнает. Я хочу побыть один. Вы не возражаете?
– Возражаю, я же уже сказала. Пойдём, ладно?
– Хорошо, – согласился он. Опустил голову ещё ниже, схватился за подоконник, несколько раз глубоко вздохнул. – Простите… я сейчас…
– Идём.
Он проснулся днём, в окна медпункта светило яркой зимнее солнце. Проснулся – и понял, что совершенно не хочет вставать. Словно он не отдыхал ночью, а, напротив, провёл её в зале, таская ящики. Он как будто устал ещё больше. Пятый посмотрел на Лина. Возле того стояла Надежда Михайловна, она что-то собирала с тумбочки, Пятый не видел – что. Лукич сидел на стуле у стола и что-то быстро записывал в большую тетрадь в унылом коричневом переплёте.