История с Живаго. Лара для господина Пастернака
Шрифт:
Ольга понимала, что начинается поругание. Тревожное предчувствие снова охватило ее сердце.
Прислонив к правому уху трубку и наблюдая из окна, как по улице снуют торопливые граждане в серых пальто, фотограф с иронией произнес:
– Сидим вот на замечательном балконе с видом на храм Христа Спасителя! Это Шерговский особняк, вы легко доедете. Второй этаж.
И бросил трубку.
– Приедет, – объявил Гена, – Но сам жалею, что вызвал его. Он та-а-кой зануда!
Закатил глаза.
– Погодите. Он же уважаемый человек, а у нас форменный
На столе, и правда, стояли какие-то бутылки от алкоголя, полупустые стаканы, валялись запачканные чернилами листы.
– Не стоит. Юра, вот возьми, расставь шахматы. Сиди, задумавшись, как Алехин, и будет ажур. Многоцелевой молодежный вечер, – выпустив клуб сигаретного дыма в сторону балкона, самоуверенно предложил Ривин.
– А что, идея! – наивно подхватил Сашин брат, – я буду играть в шахматы!
– Я, если честно, не думал, что он согласится, – низким голосом сказал Саша, – ведь серьезный же человек: как он не учуял розыгрыша?
Саша не глядел на Ольгу, которую муж тем временем ласково и преданно обнял за плечи.
– А я его понимаю, – сказал он, – живет человек, считай, взаперти, ни души вокруг. К волкам выйдешь, не то что к фотографу Гене!
– Ничего, Оля его защитит!
А Ольгу какая-то сила вдруг подняла и, вырвавшись из объятий, она выбежала на лестницу, скинула туфли и легкими ногами побежала прочь.
Куда она бежала? Куда глаза глядят.
А через некоторое время, озираясь, крадучись, из того же подъезда, вышел Саша: потоптался на месте и потом, включив интуицию, уже решительно зная, что угадал, куда скрылась женщина, направился вперед.
Храм Христа Спасителя еще возносился над древней Москвой. Быстро темнело. На улицах стало теснее. Дома и заборы сбились в кучу в вечерней темноте. Надвигалась жаркая душная ночь.
Фотограф Гена со своего поста на балконе первым заметил приближающегося к особняку человека.
– Идет!
В гостиной уже горел свет.
Народ несколько угомонился, а когда гость переступил порог, на миг и вовсе все затихли. Борис Леонидович несколько изменился с тех пор, как встречался с доктором Левиным. Стал похожим на человека, которым владеет некая тайная мысль: так было на самом деле.
Это обстоятельство помогало ему многого не замечать: того, в данном случае, что его заманили на склизкую попойку, что какой-то хилый человек силится играть с ним в шахматы, где фигуры на доске расставлены черт знает как, что встреча с «молодым-незнакомым» племенем заранее оговорена как его, Бориса Леонидовича, растерзание.
– Как вы относитесь к стихам Есенина? – нарушил молчание Иван.
Его отстраненный вопрос уже скрывал в себе признаки беспокойства по поводу отсутствия Ольги.
– Ракета! Через минуту взрывают! – прервал разговор Гена.
Все высыпали на балкон, Борис Леонидович последним, как бы сомневаясь, стоит ли на это смотреть.
Храм Христа Спасителя доживал последние секунды. Сигнальная ракета медленно, как пушинка, опускалась к скромно одетой в сумерки земле. Она исчезла, и силуэт храма стал раскалываться, рушиться. Когда храма не стало, донесся и взрыв.
– Ура! – с каким-то неподдельным спокойствием и оттенком злорадства произнес Ревин.
Но его почему-то никто не поддержал. Стали возвращаться к столу. Олин муж воспользовался замешательством, быстро сбежал по лестнице вниз и очутился на улице.
Ольга находилась совсем неподалеку от места взрыва, и как только прекратился грохот рушащихся глыб, ее охватило густое облако едкой белесой пыли. Она закашляла, начала протирать глаза и, наконец, скрылась в подъезде.
Когда же облако миновало и улеглось, она вышла.
И тогда увидела Сашу. И засмеялась. И он засмеялся. Оба были похожи на мукомолов.
– Бьют Боженьку по всем статьям, – Саша как-то грустно улыбнулся, обнял женщину и поцеловал ее; она ответила на поцелуй.
В это время Бориса Леонидовича уже начинали колоть во все бока… Гостиная, где снова царил шум и гам, играл граммофон, кружились пары, превратилась в индейскую баню… А вокруг стола собралась приличная толпа.
– Вы отдаете себе отчет, что нынешний исторический момент особый? И вот, например вас в этот момент, конкретно, вот сейчас, что вас лично, например, волнует?
– Одно место из Писания, – почти сразу ответил писатель.
Участники застолья переглянулись.
Пастернак продолжал:
– Когда Ною было поручено приступить к строительству ковчега, это казалось безумием. Во-первых, объем работы… Таких размеров судно впервые удалось возвести к концу прошлого века, да и то с использованием огромной рабочей силы, механизации и так далее. А тут – один человек всего. Но меня не это даже поражает, а то, где именно ковчег строился. В кукурузных полях, в трехстах километрах от моря, где надо вымаливать у неба каждую каплю дождя.
– Что думали по этому поводу соседи Ноя? Это же продолжалось около ста лет. Были ли попытки это пресечь? Может, убить его? – с какой-то даже мягкой издевкой спросил Фадеев.
– Обязательно. Были. Но, думаю, никчемные, потому что ковчег должен был появиться.
Какой-то человек с красивым лицом кисло ухмыльнулся.
Фадеев, внимательно выслушав ответ, снова обратился к писателю:
– Так ведь вы сами, Борис Леонидович, от нашей клокочущей жизни – за тысячу триста километров, и вокруг вас, если так можно выразиться, каменистая пустыня, без людей, без жизни. Вас можно было бы и пожалеть, если бы не ваша, скажем прямо, двурушническая позиция. Вы продолжаете писать, стало быть, хотите, чтобы вас услышали. А вам есть, что сказать людям? И не есть ли вами говоримое, якобы невнятное, попросту шифр? Вот вы пишете в одном месте: «Поел живьем». Стало быть, у нас где-то человечиной питаются? Где вы это видели? Я спрашиваю: вы это видели своими глазами?