История села Мотовилово. Тетрадь 8 (1926 г.)
Шрифт:
Василий Ефимович, уткнувшись в тепло меховой подкладки френчука, поя, зорко наблюдал за всем происходившим тут, порой укрощая бегающих по воде ребятишек. Ванька Савельев с Серёжкой Додоновым, облачённые в стихари, с большими свечками в руках, около переносного престола, где стояли поп с дьяконом, застыли в торжественных позах. По окончании Иорданского молебна, народ стал расходиться по домам. Василий Ефимович, наклонившись, зачерпнул в кувшин крещенской воды и из купели вынул большого карася. Принёс его домой, где он был зажарен.
После краткого послеобеденного отдыха, народ, по-праздничному
– Ты, когда к нам в посиделки-то придёшь? – спросила Любовь Михайловна у дальней родственницы Катерины, случайно встретившейся ей на улице.
– Ладно, как-нибудь приду, – пообещала та.
Ждать Катерину долго не пришлось, она появилась в доме Савельевых на другой же день, захватив с собой вязание – клубок шерстяной пряжи и спицы. Она, раздевшись, расположилась на передней лавке в верхней избе. К ней подсела с подшиванием детского белья, готовя его к бане, сама хозяйка, а вскоре, кстати, к Савельевым заглянула соседка Анна с внуком Яшкой на руках. Рассевшись вблизи стола, бабы, занимаясь каждая своим делом, начали беседу, которая у них всегда желанная и бесконечная. Пущенный на пол Яшка подполз к порогу, начал играя, забавляться с веником. Анна, подскочив к нему, начала отнимать из рук у него веник:
– Не бери в руки, брось, это бяка! Не озоруй, ато бука тебя съест! – всячески стращала она Яшку.
Но не тут-то было. Яшка, заупрямившись, никак не хотел расставаться с веником, а когда Анна все же вырвала его из рук, Яшка дико завизжал, и широко разинув рот, заорал. В зыбке, на пружине, подвешенной к потолку, разбуженный Яшкиным криком, завозился Никишка. Зыбка судорожно заколыхалась. Ребенок завозился, закряхтел, заплакал, а потом, всхлипнув закричал.
– Ну, и Яшка у тебя зевластый, визжит словно его режут. Ребенка разбудил, так разбудил, – с нескрываемым недовольством заметила хозяйка Анне.
– Я не виновата, что он такой пискун уродился, вылупившегося цыпленка обратно в яйцо не затолкаешь, – оправдываясь, Анна посадила Яшку голой попой на диван.
– Не подходи к краю, ато бухнешься, бух! – поучала бабушка Яшку.
А тот не понимал бабушкиных назиданий, как непоседа, лез куда ему не велено, а будет Анна его унимать, он снова визгливо закричит, завоет, капризно брякнется, задёргает ногами. А детский плач, кого так за душу возьмёт и сердце защемит.
– Перестань выть-то, ато отколочу! – не выдержав Яшкиных капризных слез пообещала ему Анна.
– А ты постращай его букой, – порекомендовала Катерина, он и перестанет выть-то.
– Не боится он никаких буков, – заметила Анна.
А Яшка, несмело шагая своими голыми кривоватыми ногами по полу, вдруг
– Вот только этого и не хватало! – досадливо проговорила Анна, усадив Яшку на деревянную лопатку, предназначенную специально для этой цели, для малышей в семье Савельевых.
Успокоивши Яшку, Любовь Михайловна с бабушкой взялись успокаивать не на шутку расплакавшегося к этому времени Никишку.
– А ты переверни его, в тёпленькую пелёнку запеленай, и опять уложи в зыбку, он и успокоится, – участливо проговорила Катерина.
– Нет, сперва надо его кашкой покормить! – сказала мать.
– Будешь кашку, – обратилась она к малышу Никитке, тот понимающе беспокойно мыкнул.
– Сичас, сичас накормим!
Из нижней избы, Володькой была принесена для Никишки в горшочке каша.
– Уж больно, ты кашу-то круту сварила, разве можно ребенку ее разжевать, она тебе-то ито не зубам будет! – заметила хозяйке Анна, а сама, чтоб не дать снова разбеспокоиться Яшке играть, забавлялась с ним.
Она сложив пальцы в виде козьих рожек, в воздухе покачивая ими, настроила на Яшку, слегка укалывая «рожками», а его грудь, приговаривала:
– Коза идет, кто громко ревет, того пырь, пырь, пырь.
Яшке, видимо, это нравилось, ему было щекотно и забавно от этого, он наивно заливался смехом и не думал плакать. Кормя Никишку кашей, Любовь Михайловне для резания каши, спонадобился хлебный нож, она ища его в чулане спрашивала сама себя: «Куда я ножик подевала? Никак не найду».
– Его Васька изломил, под ножку стола засунул. Погнул, он хруп и лопнул, – разоблачающее сунулся с языком Володька.
– Да портрет ты мой написанный, а не парень, – хвалебно проговорив, заметила мать, поцеловав в кудрявую головку Володьку.
– Гляди в подпол не упади, я за картошкой слажу! – предупредила она Володьку, открыв западню и улезая в подпол.
Из верхней избы слышалось тихое, тягучее с напевом баюканье, это бабушка Евлинья в зыбке укачивала Никишку. Вынув из подпола картошку, Любовь Михайловна по лестнице снова улезла в верхнюю, а там, сидя за столом из-за каши расшумелись, распищались шалуны Ванька с Васькой и Володька тут.
– А вы не пинайтесь, что у вас ноги-то ходуном ходют! – строго унимала их мать. – Вот черти неугомонные, и днем и ночью барахтаются, возятся как черти в сушке. Не озоруйте, ато вам отец ужо задаст! Вот досужие! Везде лезут, все равно, что черви у них в заднице. Совсем затеребили, весь сарафан на мне измызгали! – незлобно ворчала Любовь Михайловна на своих детей.
Посвятив жизнь свою семье, она растила, жалела и сокрушалась о детях, не жалея своего здоровья. Болезненно переживала все неполадки в семье касающиеся кого-либо из ее детей. Она сама лично почти никогда и не наказывала своих детей, болезненно воспринимая любое телесное наказание со стороны отца. Но не наказывать детей за проступки, это все равно, что поощрять в проказах им. И вот за то, что Васька по неумышленности изломал ножик, она все же решила его наказать, дабы неповадно было впредь ему и остальным.