История советской литературы. Воспоминания современника
Шрифт:
Говорили, что Симонов в срочном порядке создает «перевод» повести Абдаллы Каххара «Птичка-невеличка», в которой как бы повторяются все коллизии рашидовского сюжета. В «Новом мире» срочно сверстали повесть А.Каххара, что должно было свидетельствовать о «первородстве» повести по отношению к роману…
И вот на очередном Пленуме большого Союза Константин Михайлович спокойно, но твердо критикует с трибуны деятельность Рашидова как первого секретаря узбекских писателей, находит слова критики в адрес «орнаментального» стиля его произведений, которые питаются теми находками, что принадлежат
В это время по залу в президиум Пленума пошла по рядам записка. Она оказалась в руках Алексея Суркова, председательствовавшего на заседании. Прочитав ее, он тут же передал записку Симонову. Глянув в нее, Симонов продолжил выступление:
— И вот я говорю, что узбекские писатели совместными усилиями и опираясь на опыт других литератур страны, прежде всего на опыт русской литературы, преодолевают многословность, орнаментальность, что подтверждает не только повесть, о которой я вам только что говорил, но и роман Шарафа Рашидовича Рашидова «Сильнее бури».
— Многие тогда переглянулись, — завершил свой рассказ Лев Андреевич Ющенко, — переглянулись, не поверив в услышанное. А между тем все объяснялось содержанием записки. Она содержала такую информацию: «Зачем же вы критикуете прозу человека, который сегодня избран первым секретарем Узбекской коммунистической партии?»..
270
Однажды в отдел поэзии журнала «Молодая гвардия» зашел известный поэт-песенник Сергей Григорьевич Островой и предложил заведующему отделом Геннадию Серебрякову папку с новыми стихами.
— Давно у вас не печатался. Чувствую себя в неоплатном долгу, — сказал он при этом.
Серебряков тут же начал листать стихи, собранные в папке.
Прошло некоторое время.
Закончив просмотр, Серебряков сказал:
— Вы не обижайтесь, Сергей Григорьевич, но это не лучшие ваши стихи.
— Что значит не лучшие? Например…
— Ну вот хотя бы это:
Весенний громБежал с ведромИ вдруг растаялЗа бугром.Прочитав эти строки Острового, Серебряков продолжил:
— Простите, Сергей Григорьевич, но право же, такие стихи можно писать и писать сколько угодно.
— Ну, попробуй.
— Только, опять же прошу, не обижайтесь. Вот нечто в таком роде:
Бежал с бауломОстровой.И вдруг исчез.Пророс травой…Шум долго еще слышался в коридоре, по которому шел Островой жаловаться главному редактору Анатолию Степановичу Иванову на заведующего отделом поэзии.
271
Рассказывал Михаил Семенович Бубеннов.
— Когда умер Сталин, мне позвонил главный редактор «Правда» и пригласил в редакцию газеты к таким-то часам.
Приехал.
А в редакции уже собралось немало московских
В конференц-зале перед нами выступил Суслов, сообщивший о смерти вождя. И я уловил в его интонации некую радость. Я отчетливо помню, что именно с этой интонацией он говорил о народной скорби, о том, что нам, писателям, надо найти нужные слова прощания с вождем и слова душевной поддержки народа в эту горестную минуту.
Потом он повелел правдистам развести нас по кабинетам, чтобы каждый из нас написал свое слово прощания и свое обращение к согражданам.
Сел я в каком-то кабинете, а ни о чем думать не могу — пустота. А в душе звучит сообщение о смерти Сталина, сделанное с радостной интонацией Сусловым.
Встал. Прошелся по коридору. Заглядывал в приоткрытые двери кабинетов. Все согбенно сидят за столами и строчат.
Увидев Аркадия Первенцева, зашел к нему.
— Ты что, уже написал? — спросил он меня.
Поведал ему в двух словах о своих ощущениях.
— А давай вместе. Я пишу, а ты меня редактируй и поправляй.
«Грамотей»-то он был известный.
Так мы и написали полторы странички прощания…
Собрали наши «сочинения», но они так и не увидели света.
В «Правде» была опубликована лишь телеграмма Михаила Шолохова «Прощай, отец»…
272
Заведующий отделом «Двенадцать стульев» в «Литературной газете» Виктор Васильевич Веселовский как-то спросил меня:
— А ты знаешь, как у нас в отделе зовут твоего приятеля критика Михаила Ханановича Синельникова?
— Откуда же мне знать?!
— Его зовут «еврей Пржевальского»…
273
Василий Петрович Росляков предложил однажды Борису Андреевичу Можаеву:
— Давай я тебя познакомлю с Петром Федоровичем Юшиным. Прекрасный человек. Профессор в университете. Всерьез занимается Есениным. Во время войны был комиссаром.
— Отчего же не познакомиться, — согласился Можаев…
Когда я слушал этот рассказ из уст Рослякова, то был уже знаком с Борисом Андреевичем Можаевым. Мы жили по соседству и нередко встречались с ним. Он иногда делился своими воспоминаниями о предках-рязанцах, среди которых были и герои Бородинского сражения, за которое и были удостоены столь значимой фамилии.
После школы Борис Андреевич служил в армии на Дальнем Востоке, а в 1943 году его направили на учебу в Ленинградское высшее военно-техническое училище, находившееся в это время в Ярославле. Когда он кончал училище, оно уже было возвращено в Ленинград, ему предложили военно-инженерную должность на Дальнем Востоке, то есть в тех местах, где он проходил срочную службу. Можаев согласился.
Там он начал писать и публиковать первые свои сочинения в самых разных жанрах.
В 1954 году уволился из рядов армии и всерьез занялся журналистикой. Еще через несколько лет перешел на профессиональную работу писателя. У него вышло несколько сборников рассказов и очерков. Но они не очень-то были замечены текущей критикой. А вот когда в 1966 году в «Новом мире» была опубликована его повесть «Из жизни Федора Кузькина» Можаев стал всесоюзно известным писателем…