История Венецианской республики
Шрифт:
Сам Лодовико Манин не пытался бежать. Он почти единственный из нобилей сохранял спокойствие посреди общей суматохи, хотя это спокойствие было вызвано покорностью судьбе, а может быть, даже отчаянием. Все же оно позволило ему сохранить достоинство, хотя только что перед ним рухнули остатки здания республики. В тишине, внезапно сменившей шум паники, он собрал свои бумаги и удалился в частные апартаменты. Там, сняв корно, он бережно развязал ленточки белой льняной шапочки, куфьетты, которая носилась под головным убором дожа. Затем он протянул шапочку своему слуге, Бернардо Тревизано с грустными словами, которые, как нельзя более точно обозначили падение Венеции: «Tole, questa no la dopero piu» («Возьми,
Эпилог
Наступило воскресенье 4 июня, Троица. В прежние годы венецианцы праздновали этот день со всей торжественностью и пышностью, как один из важнейших церковных праздников. Но в этом, 1797 году все было иначе. Потрясенные и подавленные видом своего города, впервые за тысячелетнюю историю занятого иностранными войсками, жители не находили повода радоваться. Тем не менее генерал Луи Барагэ д'Ийе, командовавший французами, решил, что какой-то праздник необходим, лишь бы он не подрывал общественную мораль. Способ проведения праздника он обсудил с временным муниципалитетом, который под его бдительным оком осуществлял высшую политическую власть в новой республике. Так родился план национального праздика Festa Nazionale, представлявший грандиозное чествование жителями новой «демократии», перекликавшийся с революционными идеями, которые и лежали в его основе.
Тех, кто в этот день пытался пройти к Пьяцце, движимый скорее любопытством, нежели энтузиазмом, приглашали к воздвигнутому в ее центре «дереву свободы» — большому шесту, который венчал символический алый фригийский колпак, напоминавший корно дожа. Под ним находились три большие трибуны, обращенные к северу, югу и западу. На западной стороне располагались 60 членов муниципалитета, державших плакат «Обязанность закона — защищать свободу». Французам и менее заслуженным чиновникам достались еще два плаката с надписями «Восходящая свобода защищена силой оружия» и «Свобода ведет ко всеобщему миру». Пьяццетту похожим образом оформили хвалебным плакатом Бонапарту, растянутым между двумя колоннами у Моло. Одна из колонн была задрапирована черным в память о храбрых французах, павших жертвой венецианской аристократии. Первым стояло имя Жана-Батиста Ложье.
Затем Барагэ д'Ийе и муниципалитет заняли свои места, и начали играть оркестры. Их было четыре, расставленных по всей площади. Всего собралось около 300 музыкантов. Началось шествие. Первой шла группа итальянских солдат, за ней шли двое маленьких детей с горящими факелами и плакатом «Расти, надежда отечества». Позади них шествовала пара обрученных («Плодовитость демократии») и наконец пожилая пара, несущая сельскохозяйственные орудия и плакат с надписью, что «в их преклонные года к ним пришла свобода».
Шествие закончилось, председатель муниципалитета подошел к «дереву свободы», где после короткой церемонии в соборе он приступил к самому волнующему действу этого дня — символическому сожжению корно и других атрибутов достоинства дожа (их передал лично Лодовико Манин), а также копии «Золотой книги». Затем он, члены муниципалитета, генерал и его помощники принялись плясать вокруг «дерева свободы», загрохотали пушки, зазвонили колокола церквей, оркестры заиграли карманьолу. Праздник закончился торжественным представлением оперы в театре Фениче, построенном пять лет назад.
Вот до чего опустилась Венеция за какой-нибудь месяц после гибели республики — до уровня аллегорической безвкусицы и пустых патетических лозунгов, так любимых сегодняшними тоталитарными правительствами. Моральное падение было таким глубоким, что жители, еще недавно кричавшие: «Viva San Marco!» под окнами Большого совета, теперь аплодировали сожжению их былой славы. Вскоре после этого некто Джакомо Галлини, глава гильдии каменщиков, подписал договор, по которому
330
Самой серьезной стала утрата скульптурной группы, представлявшей дожа Франческо Фоскарини, преклоняющего колено перед львом, над центральной частью ворот Порта делла Карта.
Существует (во всяком случае должен существовать) политический закон, согласно которому степень свободы и демократии, являемая государством в действительности, обратно пропорциональна силе и громкости, с которой об этом заявляется. Так называемое демократическое правительство, на восемь месяцев захватившее власть в Венеции, ничего демократического собой не представляло. Шестьдесят членов муниципалитета даже не пытались получить что-нибудь вроде народных мандатов. Они назначались французским поверенным Вийетаром, народ Венеции никто не спрашивал ни перед назначением, ни после. За свою короткую жизнь правительство так и не увидело выборов. После 17 октября, когда Бонапарт в Кампо Формио вероломно отдал город вместе с Истрией и Далмацией Австрии, о выборах уже не было и речи.
Австрия официально вступила во владение Венецией 18 января 1798 года. Впрочем, владеть ей пришлось недолго. В 1805 году, после битвы при Аустерлице, Наполеон отнял ее обратно и включил в свое новое Итальянское королевство. Однако всего через 10 лет Венский конгресс вернул ее вместе с окрестностями и Ломбардией под власть Габсбургов. Она оставалась австрийской (не считая 17 героических, отчаянных месяцев в 1848–1849 годах, когда венецианцы подняли вооруженное восстание против угнетателей и провозгласили новую, независимую республику) до 1866 года, когда имперскую армию разбила прусская при деревне Садовой. Тогда и только тогда было позволено Венеции занять место в объединенной Кавуром Италии.
Однако цель этой книги — рассказать о светлейшей республике, а история о ней завершена. Конечно, было бы куда приятнее, если бы конец ее не оказался таким позорным. Повторю, как эхо, жалобу, прозвучавшую в начале третьей части. История редко ведет себя так, как хотелось бы историку, даже если, читая хроники погибающей республики, он хорошо представляет, как изменить события, чтобы они обернулись более благоприятно. К примеру, если бы сильный лидер, подобный Энрико Дандоло, Франческо Фоскари или Леонардо Дона, смог собрать силы венецианцев, они устояли бы против Бонапарта. Если бы летом 1796 года Венеция могла выставить хорошо оснащенную армию, приблизительно в 25 000 человек, под командованием опытного генерала, то вместе с Австрией — а им помогли бы еще короли Неаполя и Сардинии — ситуацию почти наверняка можно было бы спасти и выставить французов из Италии.
Увы, ничего этого не случилось, но, несмотря на это, рассказ мог и не быть таким мрачным. Венецианцы могли понять, что республика гибнет, могли вспыхнуть те искры отваги и стойкости, которые разгорались, когда колонии защищали от турок, или позже, когда внуки этих героев, столетие спустя, восстали против Австрии. Вспомним героическую защиту стен Константинополя — яркую вспышку древнего венецианского духа, который светлейшая гордо несла через века. Но не случилось и этого. Истинная трагедия Венеции заключалась не в гибели ее, но в том, как она погибла.