История всемирной литературы Т.1
Шрифт:
В филологии признаками кризиса был отрыв филологии от художественной литературы, сокращение круга исследуемых памятников, сужение тематики исследований. В III в. александрийские ученые, от Зенодота до Эратосфена, были, как правило, филологами и поэтами в одном лице, и это накладывало отпечаток на их научную деятельность. Во II в. на смену им во главе Мусейона становятся Аристофан Византийский (ок. 257—180 гг.) и его преемник, знаменитый Аристарх Самофракийский (ок. 215—145 гг.), имя которого стало нарицательным. Это были уже филологи чистой воды, ничем не связанные с современной поэзией. Филологические критерии первых исследователей казались им наивными и субъективными: начинается волна переизданий, начинается забота об отборе авторов и произведений для переизданий, начинается погоня за обширными детальными комментариями. Забота об отборе вылилась в составление так называемых «канонов» — списков классических авторов в каждом жанре (5 эпиков, 9 лириков, 5 трагиков и т. д.): ученый интерес все больше сосредоточивался на немногих именах, остальное предавалось забвению. Забота о полноте толкования вылилась в составление объемистых построчных комментариев (Аристарх на каждую книгу издаваемого текста писал по книге комментариев), в которых широта и связность анализа все больше уступали место мелочному разбору частностей языка и реалий.
Голова слепого Гомера
Конец II в. до н. э. Париж. Лувр
В художественной литературе кризис проявляется особенно ярко. После блестящей плеяды поэтов эпохи Каллимаха в эллинистической литературе долго не появляется ни одного сколько-нибудь значительного имени. Царит подражательность: писатели берут за образец кого-нибудь из мастеров первого поколения и стараются превзойти его в его же манере. Подражателями Каллимаха выступают оба крупнейших поэта второй половины III в.: Эратосфен, работающий в Александрии, знаменитый астроном и географ, этиологические эпиллии которого заканчиваются превращениями персонажей в небесные светила, и Евфорион, работающий в Антиохии, в эпиллиях и элегиях которого громоздятся мифологические мотивы, изложенные необычайно вычурным и темным языком, насыщенным редкими архаизмами и украшенным изысканными аллитерациями. Подражателями Аполлония Родосского выступают бесчисленные эпики, чьи произведения известны нам обычно лишь по заглавиям; наиболее заметным из них был Риан Критский (тоже вторая половина III в.), описавший в поэме легендарные мессенские войны VIII—VII вв. — описание это известно по позднему пересказу историка Павсания. Подражателями Феокрита являются авторы маленьких идиллий Мосх Сиракузский (середина II в.) и Бион Смирнский (конец II в.). Подражателем Арата был Никандр Колофонский, работавший в Пергаме; сохранились две его дидактические поэмы о противоядиях от укусов змей и от отравленной пищи (130-е годы). Подражателями Асклепиада, Леонида Тарентского и Каллимаха выступают эпиграмматисты III—II вв. — в их творчестве чем дальше, тем больше ощущается характерное стремление не создавать новое, а варьировать старое, взяв за основу какую-нибудь эпиграмму прежнего мастера и построив по ее образцу новую, на сходную тему. Крупнейшим эпиграмматистом этой эпохи был Антипатр Сидонский, писавший в конце II в. до н. э.
Рядом с этим упадком «высокой» литературы важно отметить очень широкое развитие «низовой» литературы, к сожалению почти нам неизвестной. По-видимому, к концу III в. из прежних мимических сценок и арий вырабатывается жанр большой сюжетной пьесы («мимическая ипотеза»), пользующийся с тех пор повсеместной популярностью до самого конца античности. Во II в. Аристид Милетский художественно обрабатывает эротический фольклор «Милетских историй»; ко II в., по-видимому, приходится отнести возникновение жанра любовного романа, первые папирусные отрывки которого (так называемый «Роман о Нине») относятся к рубежу I в. до н. э. — I в. н. э.; наконец, в отрывках мифографа Дионисия Скитобрахиона (конец II в.) мы находим беллетризованный пересказ мифов, предвещающий поздние античные и средневековые «романы о Трое». Но наиболее значительным событием было создание народно-философского жанра устной проповеди — «диатрибы», основателем которого считался бродячий киник Бион Борисфенский (первая половина III в.), а лучшим мастером — Менипп из сирийской Гадары (середина III в.). Это был философский диалог, превращенный в монолог, в котором проповедник сам себя перебивает, задает себе вопросы, отвлекается, рассказывает притчи, толкует мифы, поет стихи, нарочито играет бессвязностью и беспорядочностью изложения, подчиненной, однако, отчетливой целенаправленности философского урока. Стиль этих «Менипповых сатир», до нас не дошедших, оказал глубокое влияние на последующую моралистическую и сатирическую литературу — на Сенеку, Диона Хрисостома, Петрония, Лукиана. Важно отметить, что самый характерный свой прием — чередование прозы и стихов — сириец Менипп явно заимствовал из восточной литературной традиции.
Над этим литературным упадком II в. одиноко возвышается фигура историка Полибия. Но его творчество уже неразрывно связано с новой политической и культурной силой, вступающей в историю Средиземноморья, — с Римом. Именно деятельность Полибия образует тот рубеж, после которого греческая и римская литература сливаются в единый поток.
*ГЛАВА 5.*
РИМСКАЯ ЛИТЕРАТУРА III—II ВВ. ДО Н. Э.(М.Л.Гаспаров)
ЭТАПЫ РАЗВИТИЯ РАННЕЙ РИМСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
Первоначально Рим был лишь небольшим политическим центром племени латинов в средней Италии. На севере соседями Рима были этруски, народ невыясненного происхождения, с развитой культурой, своеобразно сочетавшей восточные и греческие элементы; на востоке — горные италийские племена, говорившие преимущественно на оскском языке, родственном латинскому. На протяжении VI—IV вв. Рим постепенно превращался из родовой общины в рабовладельческое государство. Этот процесс протекает в Риме почти так же, как двумя столетиями раньше в Греции. Особенностью римских условий было то, что это развитие происходило в трудной обстановке внешней борьбы на два фронта: с одной стороны, против этрусских торгово-ремесленных полисов, с другой стороны, против горных италийских племен, еще не вышедших из родового строя. Эта борьба требовала от Рима такого напряжения всех сил, какое могло быть достигнуто лишь с помощью самой строгой военной и родовой организации. Твердая дисциплина в войске, твердые законы в государстве, твердая власть отца в семье — вот основа римского общества этого времени; даже народное собрание в Риме было организовано по-военному. Pietas (благочестие) — залог верности заветам богов и предков, fides (верность) — залог единства и нерушимости общества, gravitas (серьезность) — залог разумной линии поведения, constantia (твердость) — залог верности избранной линии поведения — вот основы римской нравственности, входящие в понятие virtus (доблесть, добродетель); все они подчинены мысли о благе общины. Знать цену всему хорошему и дурному в жизни и уметь ставить выше всего блага государства, потом семьи, и лишь потом свое собственное — к этому сводится знаменитое определение традиционной римской добродетели, сохранившееся в отрывке из сатур Луцилия (конец II в.).
Борьба Рима с италиками и этрусками закончилась победой: к середине III в. вся Италия подпала под римскую власть. Рим был одновременно оплотом земледельческой латинской равнины и торговым пунктом на скрещении речных и сухопутных путей; поэтому он счастливо сочетал два качества, какими его противники обладали лишь порознь: патриотизм сплоченной сельской общины с гибкостью и широким кругозором развитого торгового полиса. Это же сочетание качеств позволило Риму широко воспринимать внешние культурные влияния, не теряя в то же время традиционного своеобразия своего духовного облика. Вся духовная культура раннего Рима представляет собой сложное взаимодействие элементов италийских, этрусских и греческих, и роль греческого элемента, понятным образом, была здесь особенно велика. Греческая культура влияла на римскую как непосредственно, через греческие колонии южной Италии, так и косвенно, через этрусков. Даже пифагорейство, столь сильное в греческой Италии VI—V вв., нашло отголосок в римских преданиях о царе Нуме Помпилии. Таким образом, ко времени непосредственного столкновения Рима и Греции римское общество уже было подготовлено к усвоению греческой духовной культуры в ее классических образцах.
Объединение Италии под властью Рима привело к тому, что языком италийской культуры стал язык Рима — латинский язык. На оскском языке литература не сложилась, и даже оскский фольклор — ателлана (о котором — ниже) — получил литературную обработку лишь в латыни; на этрусском языке литература, по-видимому, ограничивалась религиозным и культовым содержанием.
Ранняя латинская словесность была, конечно, также преимущественно устной; нам она известна лишь по упоминаниям позднейших писателей и ничтожным отрывкам. Почти целиком она служила нуждам государства и рода. В сенате и в народном собрании произносились политические речи. «Законы XII таблиц» заучивались молодежью как основа римской нравственности. Верховный жрец вел на белых досках летопись (анналы), где отмечались имена должностных лиц, знаменья, списки побед и поражений — все, что свидетельствовало о милости или немилости богов к римскому народу. На празднествах пелись гимны в честь богов. Молитвы, оракулы, заклинания имели ритмическую форму. Во время триумфа — победного шествия войска через Рим — солдаты распевали насмешливые стихи, чтобы не сглазить удачу. Свадьбы сопровождались пением шуточных песен. На похоронах знатных лиц плакальщицы вели причитания (нении), а родственник умершего произносил над ним похвальное слово; отголоски этих речей и плачей можно видеть в сохранившихся надгробных надписях.
Наибольший интерес для развития римской словесности имели две ее формы: пиршественные песни (зачаток эпоса) и игровые представления (зачаток драмы). Пиршественные песни исполнялись на пирах, во славу подвигов предков; предполагается, что именно в них сложились поэтические легенды о Ромуле, Кориолане и других римских героях, перешедшие потом в историческую традицию. По-видимому, в этих песнях выработался национальный стихотворный размер римского эпоса — так называемый «сатурнийский стих», не метрического склада (как у греков), а тонического; к III в. он имел настолько законченную художественную форму, что Ливий Андроник и Невий, введя греческие размеры для римской драмы, не решились это сделать для римского эпоса и писали свои поэмы сатурнийским стихом, лишь слегка метризованным на греческий лад. Только со времени Энния сатурнийский стих был вытеснен в эпосе гексаметром.
Игровые представления в Риме были двух родов, одни — сложившиеся под этрусским влиянием, другие — под оскским. Представления первого рода напоминали, по-видимому, первичные формы аттической хоровой комедии: два полухория перекликались насмешливыми стихами — фесценнинами (от этрусского города Фесценния). Первоначально эти игры были частью обряда на сельских празднествах урожая, потом проникли в город, вобрали в себя элементы этрусской музыки и пляски, утратили хоровой характер и в таком виде вошли в постоянную программу римских игр (с 364 г. до н. э. по традиционной хронологии). Представления второго рода напоминали первичные формы дорийской фарсовой комедии и назывались ателланами (от оскского города Ателлы): это были комические бытовые сценки, в которых неизменно участвовали четыре персонажа-маски — молодой дурак Макк, старый дурак Папп, обжора и хвастун Буккон, коварный горбун Доссен; по-видимому, такие представления во многом напоминали позднейшую итальянскую commedia dell’arte и, может быть, были одним из ее источников. Ателланы также входили в программу римских игр, и судьба их была счастливее: когда после 240 г. представления этрусского образца на праздничной сцене были полностью вытеснены представлениями переводных греческих драм, ателлана уцелела и продолжала ставиться в виде эксодия, дивертисмента (так в театре Нового времени после трагедии ставился водевиль).
Сенатские речи, застольные песни, театральные представления на каждом празднестве — все это было хорошей школой художественного слова, исподволь готовившей латинскую словесность для перехода от устного этапа к литературному. Решающий шаг в этом переходе был сделан в начале III в., когда виднейший римский политический деятель Аппий Клавдий Слепой (консул 307 и 296 гг.) первым стал записывать свои речи и первым составил под своим именем сборник нравственных сентенций в сатурнийских стихах. Еще Цицерон знал и ценил знаменитую речь, которой престарелый Аппий в 280 г. убедил сенат не заключать мир с Пирром Эпирским. После того как достоянием письменности стали серьезные темы речей и моральных поучений, легче было сделать второй шаг и перейти к письменной поэзии — эпосу и драме. Этот шаг был сделан Ливием Андроником и Гнеем Невием.