История всемирной литературы Т.1
Шрифт:
Именно в этом ясно выраженном сочувствии, питаемом Менандром ко всем ошибающимся (как старый Кнемон), ко всем обиженным судьбой, ко всем слабым, и состоит тот подлинный гуманизм Менандра, который бросается в глаза всем, особенно современным читателям.
Подготовка эллинизма в историографии начинается отчасти уже у Ксенофонта: политический подход его предшественника Фукидида сменяется у него отвлеченно этическим, характерным для наступающего кризиса полисного строя. У современников и преемников Ксенофонта проявляются еще ярче те черты, которые будут характерны для эллинистической историографии: развлекательность и риторичность.
Развлекательная тенденция появляется у старших писателей — Гелланика из Митилен (последняя четверть V в.) и Ктесия из Книда (первая четверть IV в.). Они принадлежат еще к традиции ионийской прозы (хотя Ктесий уже писал по-аттически).
Риторическая тенденция появляется у младших писателей — Эфора из Кимы и Феопомпа из Хиоса (оба жили ок. 380—330/320 гг.). Оба они были учениками Исократа; Феопомп был известен не только как историк, но и как автор речей и посланий на политические темы. Они были различны по политическим взглядам: Эфор сочувствовал афинской и фиванской демократии, Феопомп — спартанской олигархии и македонской монархии. Они были различны по литературной манере: Эфор писал эпически спокойно, Феопомп — живо и страстно (Исократ, по преданию, говорил, что первому нужны шпоры, а второму — узда). Но оба они являются предтечами эллинистической историографии, и не только по риторической отделке своих сочинений, но и по идейной их основе. История Эфора предвещает универсализм и космополитизм эллинистической идеологии. Это первая попытка написать всеобщую историю Греции и других стран с древнейших времен до эпохи автора; разумеется, в основном это была красиво написанная, рационалистически и моралистически окрашенная компиляция. История Феопомпа предвещает индивидуализм эллинистической идеологии. Это первая попытка написать историю современности, поставив в центре ее не событие, а личность — царя Филиппа Македонского, в котором Феопомп видел спасителя Греции; разумеется, в основном это был темпераментно и ярко написанный политический памфлет огромных размеров. Эфор и Феопомп первые стали членить свои произведения на «книги» и пользоваться ими как композиционными единицами (труды Геродота и Фукидида были разделены на книги лишь позднее); они первыми стали придавать им занимательность вставками таких риторических общих мест, как описания сражений (у Эфора) и тенденциозно окрашенные портреты персонажей (у Феопомпа). Все эти особенности перешли от них к эллинистическим историкам; сочинения их усердно читались и пересказывались (Эфор — Диодором, Феопомп — Трогом Помпеем) и были утрачены сравнительно поздно.
Так во всех жанрах IV в. постепенно накапливались черты, характерные для наступающей эпохи эллинизма.
ЭЛЛИНИСТИЧЕСКАЯ ЛИТЕРАТУРА ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ III В. ДО Н. Э.
Первая половина III в. до н. э. была, как сказано, временем высшего расцвета эллинистической литературы. Центром этого расцвета была Александрия — самый греческий город в новых восточных державах. Вершина этого расцвета приходится на правление меценатствующего царя Птолемея II Филадельфа (285—246). Основу этого расцвета создало поколение писателей, родившихся на исходе IV в. и воспитанных еще в традициях полисной культуры: Каллимах, Феокрит, Ликофрон, Арат.
Передаточной ступенью между литературой исконной Греции и литературой Александрии была деятельность поэтов-эпиграмматистов с островов Самоса и Коса на рубеже IV и III вв. Это был литературный перекресток между Грецией (и Сицилией), с одной стороны, Александрией — с другой, и Македонией — с третьей. На острове Самосе центром литературного кружка был эпиграмматист Асклепиад, к нему были близки афинянин Гедил и, по-видимому, македонянин Посидипп, впоследствии переселившийся в Александрию. На острове Косе главой кружка был поэт и ученый Филет (или Филит), его учениками были Гермесианакт из Колофона и знаменитый Феокрит из Сицилии, впоследствии уехавший в Александрию; сам Филет тоже несколько лет жил в Александрии наставником царского сына (будущего Птолемея II Филадельфа), и первый руководитель Мусейона Зенодот также считался его учеником. Между двумя кружками была связь: Феокрит, как мы увидим, упоминает Филета и Асклепиада рядом и с равным восхищением. Здесь был воспринят тот толчок, который дал поэзии Антимах почти столетием раньше; здесь впервые сложился тот тип поэта-филолога в одном лице, который станет обычным в Александрии — лирик Филет был лексикографом, эпик Зенодот — издателем Гомера, трагики Александр Этолийский и Ликофрон — издателями классической драмы, и сам Каллимах — составителем каталога александрийской библиотеки.
Жанром, который раньше других подвергся обновлению в эллинистическую эпоху, была эпиграмма. Так называлось короткое (обычно от 2 до 8 строк) стихотворение, написанное элегическим дистихом; слово «эпиграмма» значит «надпись», и ранние (VI—V вв.) греческие эпиграммы по содержанию строго соответствуют этому значению: это или надгробные надписи (эпитафии), или посвятительные надписи (сентенции, по содержательности и сжатости достойные быть вырезанными на камне); все в достаточной мере безличные, все выражающие больше общие мысли, чем личные чувства. Лучшим мастером эпиграмматического жанра в классической Греции считался Симонид Кеосский (автор знаменитой эпитафии спартанцам, павшим при Фермопилах). Расшатывание этих тематических рамок началось опять-таки в IV в.: философу Платону принадлежат одни из первых эпиграмм на любовные темы. Решительный перелом произошел на рубеже IV—III вв.: маленькая и гибкая эпиграмма, не входившая в число «высоких жанров» и не скованная столь мощной традицией, стала первой выразительницей чувств и вкусов новой эпохи. Эпитафии стали хвалить не гражданские доблести, а семейные добродетели человека, посвятительные надписи — описывать все более скромные и домашние бытовые предметы, философские эпиграммы о смысле жизни превратились в прославление вина и любви.
Перелом совершили два крупнейших эпиграмматиста этого времени. Первым был Асклепиад Самосский с его кружком: здесь культивировалась застольная и любовная эпиграмма, как можно более легкая и эфемерная, далекая от прежней монументальности:
Сладок холодный напиток для жаждущих в летнюю пору,
После зимы морякам сладок весенний зефир;
Слаще, однако, влюбленным, когда, покрываясь одною
Тканью, на ложе вдвоем славят Киприду они.
(«Палатинская антология», V, 169, перевод Л. Блуменау)
Вторым был Леонид Тарентский, бедняк и странник: он разрабатывал более традиционные формы надгробных и посвятительных надписей, но насыщал их «низкими» мотивами быта крестьян, рыбаков, ремесленников, моряков, подчас оттеняя их изысканно-вычурным языком:
Бросив свое ремесло, посвящает Палладе Афине
Рукоискусник Ферид эти снаряды свои:
Гладкий, негнущийся локоть, пилу с искривленною спинкой,
Скобель блестящий, топор и перевитый бурав.
(«Палатинская антология», VI, 204, перевод Л. Блуменау)
От посвятительных эпиграмм к этому времени отделяются описательные эпиграммы: в них сохраняется описание предмета (часто — произведения искусства), но опускается мотив посвящения. Очень характерна для своего времени эпиграмма Посидиппа: во-первых, она описывает скульптуру знаменитого Лисиппа, во-вторых, написана в изысканной форме диалога, в-третьих, изображает Случай — понятие, игравшее особенно важную роль в эллинистическом мировоззрении:
— Кто и откуда твой мастер-ваятель? — Лисипп, сикионец.
— Как называешься ты? — Случай я, властный над всем.
— Что ты так ходишь, на кончиках пальцев? — Бегу постоянно.
— Крылья к чему на ступнях? — Чтобы по ветру летать.
— Что означает в руке твоей нож? — Указание людям,
Что я бываю для них часто острей лезвия.
— Что за вихор на челе у тебя? — Для того, чтобы встречный