История всемирной литературы Т.1
Шрифт:
Одним из следствий этой перестройки красноречия было быстрое развитие теории словесности — риторики. Если в политическом красноречии построение речи всякий раз определяется неповторимой конкретной обстановкой, то в торжественном красноречии оно гораздо однообразнее, легче поддается предварительному расчету и, следовательно, легче может пользоваться теорией, заранее рассчитывающей все возможные типы и комбинации ораторских приемов. Эллинистическая школа бурно разрабатывает такую теорию, оставляя далеко позади первые попытки времен Исократа и Аристотеля: приемы классифицируются, предписания детализируются и систематизируются, для овладения теорией разрабатывается продуманный курс упражнений, от простых пересказов до целых речей на тему фиктивных судебных казусов. Практические результаты этой работы сказались столетие спустя, когда ими воспользовались Цицерон и римские ораторы.
Философия, как уже было сказано, относилась к этим успехам риторики пренебрежительно, и вопросами художественной формы гнушалась. Зато историография, уже в IV в. обратившаяся к опыту риторики, шла теперь по этому пути еще дальше. Раскол
Из тех историков, которые не ограничивались «записками» о частных вопросах, а брались за историю большого размаха, крупнейшими фигурами были Дурид и Тимей. Дурид Самосский (ок. 340—270) упрекал Эфора и Феопомпа, во-первых, в отсутствии «воспроизведения жизни» («мимесис», программное понятие аристотелевской «Поэтики»), во-вторых, в отсутствии «приятности слога»; как бы соперничая с ними, он начал свою «Историю» с того же места, с какого и Феопомп, и довел до своего времени. Насколько можно судить по отрывкам, «воспроизведение жизни» он понимал лишь как насыщение рассказа драматическими красочными подробностями, подчас весьма мало правдоподобными. Тимей Сицилийский (ок. 345—240), большую часть жизни проживший в Афинах, был автором истории Сицилии и Италии с древнейших времен до Первой пунической войны; первым из греков он уделил большое внимание возвышающемуся Риму. Он много сделал для уточнения вопросов географии и хронологии (ему принадлежит мысль отсчитывать годы по олимпиадам), но он был кабинетным ученым, книжником, некомпетентным в политике и в военном деле, а к тому же имел склонность сверх меры превозносить героев и чернить своих врагов; рассказ его уснащен пышными и бессодержательными речами персонажей, а стиль его, по мнению позднейших писателей, отличался безвкусной вычурностью. Столетие спустя Полибий жестоко критиковал «Историю» Тимея, но отдал должное его эрудиции, начав свое повествование с того года, на котором остановился Тимей.
Наиболее благодарным материалом для риторической разработки была история Александра Македонского, дававшая картину небывалых героических свершений на фоне неизведанных экзотических стран. Неудивительно, что к этой теме обратились сразу многие авторы и что наряду с более или менее достоверными отчетами очевидцев появились беллетризованные повествования с сильной примесью фантастики; наиболее известный вариант принадлежал историку Клитарху, писавшему около 300 г. С течением времени этот клитарховский сюжет многократно перерабатывался, терял последние черты истории и впитывал многие побочные влияния откровенно сказочного или риторического происхождения; из этого синтеза в начале нашей эры сложился так называемый «Роман об Александре», уже вполне сказочного содержания, известный как роман Псевдо-Каллисфена (от имени фиктивного автора, спутника Александра). Этот роман стал началом той сказочной литературы об Александре, которая в эпоху поздней античности и Средневековья широким потоком растеклась и по Западу и по Востоку.
ЭЛЛИНИСТИЧЕСКАЯ ЛИТЕРАТУРА ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ III И II ВВ. ДО Н. Э.
Около 240-х годов до н. э. сходит со сцены поколение Каллимаха, Феокрита, Арата. Тотчас после этого в эллинистической литературе становятся все заметнее черты упадка, подражательности, оскудения. Поколение Каллимаха еще ощущало традицию полисной культуры и реформировало ее, борясь с ней, как с живым и сильным противником; новое поколение получило плоды победы из рук предшественников, но уже не имело их творческих стимулов.
Это было связано с общим кризисом эллинизма, который начинается к концу III в.
Пышный расцвет эллинизма в первой половине III в. был следствием быстрого и повсеместного перехода греческого общества к новым, высшим формам рабовладельческой экономики. Но эти формы хозяйства требовали сильной государственной власти, способной держать в повиновении массы рабов, осуществлять контроль над трудом зависимых свободных, обеспечивать безопасность торговых путей. Эллинистические державы с их постоянными дворцовыми смутами и разорительными междоусобными войнами не смогли создать такой крепкой и долговечной государственной организации. Вторая половина III в. — это время, когда Македония вступает в жестокую борьбу с пытающейся освободиться Грецией, а Птолемеи и Селевкиды истощают друг друга бесконечной междоусобной войной за Палестину. Вторая половина III в. — это время, когда резко обостряются социальные противоречия, находя свое крайнее выражение в социальном реформаторстве спартанских правителей Агида, Клеомена и потом Набида. А конец II в. отмечен самой сильной волной восстаний рабов и зависимых крестьян, прокатывающейся по всему Средиземноморью: это восстания в Сицилии в 137—132 и 104—100 гг., на Делосе и в Аттике в 130-х годах, восстание Аристоника в Пергаме в 133—129 гг. и Савмака на Боспоре около 108—107 гг.
В эллинистических государствах, где привилегированным населением были греки, а угнетенным — местные жители, эта социальная борьба неминуемо сливалась с этнической борьбой. Культура III в. развивалась под знаком эллинизации Востока; культура II в. — под знаком ориентализации эллинства. Почти все народные движения II в. не в последнюю очередь направлены против захватчиков-греков и их культуры. Особенно ярким примером является восстание Маккавеев в Палестине (165—142), где народное движение против власти Селевкидов вылилось в религиозную войну иудейства против эллинов и эллинизированной иудейской знати; в результате восстания в Иудее было восстановлено независимое теократическое государство. Эллинистическим правителям было все труднее бороться с этим контрнаступлением Востока. Приток переселенцев из Греции, питавший эллинистическую колонизацию III в., постепенно иссяк; со II в. до н. э. в Греции впервые прекращается прирост населения. Греки, осевшие в эллинистических городах, начинают постепенно сливаться с местным населением, учащаются смешанные браки, среди греков распространяются восточные имена, обычаи и верования; слово «эллин» означает уже не национальную принадлежность, а привилегированное социальное положение и образование. Эллинистические правители вынуждены были учитывать в своей политике это усиление восточного элемента в их государствах. В Египте Птолемей IV принимает египтян в свое войско, а Птолемей V коронуется в Мемфисе по уставу древних фараонов (197 г. до н. э.) и старается привлечь к себе египетское жречество: храмы получают новые и новые привилегии. В государстве Селевкидов Антиох IV (175—163) и его преемники переходят от политики основания новых эллинских городов к политике эллинизации, достаточно внешней и поверхностной, старых восточных городов; так, рядом с Селевкией, оплотом эллинства в Месопотамии, вновь оживает древний Вавилон.
Обострение социальных и этнических противоречий, дворцовые перевороты и междоусобные войны делали эллинистические государства бессильными против натиска извне — с востока, со стороны Парфии, и с запада, со стороны Рима. Первые столкновения эллинистического мира с Римом и Парфией относятся к III в.: к 272 г. римляне подчиняют греческие города южной Италии, около 250 г. образование парфянского государства в северном Иране откалывает от державы Селевкидов всю ее восточную часть — Греко-Бактрийское царство. К 200 г. римляне одерживают победу над Карфагеном, справиться с которым до конца никогда не удавалось грекам, и подчиняют себе Сицилию; затем римская армия переправляется в Грецию, в 197 и 168 гг. разбивает македонские войска, в 190 г. — сирийские; в 146 г. римская держава подчиняет себе Македонию и Грецию, в 133 г. — Пергам. В то же время на Востоке рушится под ударами тохаров Греко-Бактрийское царство, а парфяне отбивают у слабеющих Селевкидов Мидию, Месопотамию и выходят к Евфрату. Остатки эллинистических государств оказываются стиснутыми между Римом и Парфией и теряют всякое политическое значение. Развитие эллинской культуры отныне продолжается в условиях иноземного владычества.
Условия эти неодинаковы: римское владычество и парфянское владычество над эллинистическим миром глубоко отличались по своему характеру. Парфяне пришли в Иран и Месопотамию как освободители местного населения от греческих захватчиков, их идейной опорой были традиции местных культур Востока, их социальной опорой была местная землевладельческая знать. Греки всегда оставались для парфян врагами, если не политическими, то духовными, и это делало невозможным распространение греческой культуры в парфянском царстве. Эллинистические города продолжали существовать в составе парфянского царства, греческий язык служил парфянской администрации, греческие мотивы использовались парфянским искусством; но глубокий синтез эллинской и парфянской культур был немыслим, и за четыре века из парфянских владений не вышло ни одного сколько-нибудь заметного греческого писателя. Не то было в Риме. Римляне старались показать, что они пришли в Грецию и Азию не как завоеватели, а как умиротворители. Опорой римлян была рабовладельческая олигархия полисов, которой они помогали держать в повиновении рабов и бедноту, а эта олигархия была самым образованным слоем населения. Поэтому римляне старались не противопоставлять свою культуру греческой, а всячески сближаться с ней. Римские полководцы и наместники усваивали греческий язык, чтили греческие святыни, вывозили в Рим греческих учителей, книги и статуи. Усиленно подчеркивалась легендарная близость греческого и римского народов; популярность получил миф о происхождении римского народа от Энея, троянского героя, переселившегося некогда в Италию. Рим становился как бы официальным наследником Греции.
В общей обстановке кризиса эллинизма понятен и упадок литературы. Произведения этого периода, за единичными исключениями, сохранились лишь в отрывках. Но признаки общего упадка можно заметить и в философии, и в художественной литературе того времени.
В философии признаком кризиса было распространение скептицизма, пришедшего на смену догматизму. Уже в середине III в., как сказано, скептицизм находит опору в школе платоника Аркесилая (Средняя Академия). Если центральной фигурой философии III в. был Хрисипп, создатель всеобъемлющей догматики стоицизма, то центральной фигурой философии II в. уже оказывается Карнеад (ок. 214—129 гг.), глава Средней Академии, неутомимый критик хрисипповской теории с позиций крайнего скептицизма. Последовательно отвергая всякое положительное содержание философии, Карнеад даже не писал книг, а ограничивался устными выступлениями, в которых мастерски использовал риторическую технику, унаследованную им от софистов. Когда в 155 г., явившись с греческим посольством в Рим, он произнес перед римлянами две речи, в которых с одинаковым блеском доказывал, что справедливость есть благо и что справедливость есть зло, то Катон в Сенате потребовал удалить посольство как угрозу гражданской нравственности. Другие философские школы — послехрисипповская Стоя, перипатетики, эпикурейцы — не выдвинули во II в. ни одного значительного имени, ограничиваясь междоусобной полемикой по частным вопросам и широкой популяризаторской работой, в ходе которой постепенно смягчались особенности и стирались грани, отделявшие школу от школы. Скепсис Карнеада расчищал дорогу для следующего этапа духовного кризиса II в. — для эклектизма, к которому пришла философия к концу века.