История всемирной литературы Т.5
Шрифт:
МОЛОДОЙ ГЕТЕ
С движением «Бури и натиска» связан один из самых ярких этапов в творчестве великого поэта и мыслителя — Иоганна Вольфганга Гете (1749—1832). Именно ему, стоявшему во главе «рейнских гениев», дано было создать выдающиеся художественные произведения, завоевавшие мировое признание. Творческие усилия молодого Гете и — несколькими годами позднее — молодого Шиллера придали особый вес эстетическим открытиям «Бури и натиска» и сделали их известными далеко за пределами Германии.
На ранних лирических и драматургических опытах Гете (Лейпциг, 1765—1768) лежит отпечаток влияния анакреонтики («Крик», «Брачная ночь», драма «Капризы влюбленного», 1768) — в эти годы поэт еще находится
Уже в Страсбурге (где он прожил до августа 1771 г.) он поражает своих сверстников смелостью замыслов, богатством дарования, самостоятельностью творческих решений. «Красивый 25-летний юноша, с головы до пят воплощение гения, силы, мощи, сердце полное чувства, дух полный огня, с орлиными крыльями», — писал о нем Гейнзе в 1774 г. В Страсбурге Гете встречается с Гердером, увлеченно воспринимает многие из его новаторских идей — историзм, концепцию национальной культуры, интерес к Шекспиру. В ряде статей начала 70-х годов он развивает идеи, близкие гердеровским. Критически оценивая современную ему немецкую литературу, Гете видит главную ее слабость в том, что ей недостает национального содержания. Как и другие штюрмеры, он порицает нормативную эстетику и принцип подражания. В одной из программных статей — «О немецком зодчестве» (1773) — Гете прославляет немецкую готику, видя в ней одну из плодотворных национальных традиций, и с уважением называет имена немецких мастеров эпохи Возрождения. Речь «Ко дню Шекспира» (1771) — наиболее полное выражение культа великого английского драматурга, утверждавшегося в период «Бури и натиска». Гете поражается мастерству создания Шекспиром характеров: «Да, Шекспир соревновался с Прометеем! По его примеру, черта за чертой, создавал он своих людей, но в колоссальных масштабах... и затем оживил их дыханием своего гения». По словам Гете, именно характеры, созданные Шекспиром, остаются камнем преткновения для сторонников классицизма. Величие этих характеров Гете видит в их глубокой жизненности: «...природа, природа! Что может быть больше природой, чем люди Шекспира». Глубокий интерес к Шекспиру Гете сохранил на протяжении всей своей жизни, о чем свидетельствуют романы «Театральное призвание Вильгельма Мейстера» и «Годы учения Вильгельма Мейстера», а также статья «Шекспир и несть ему конца» (1813—1816). Обращаясь к Шекспиру, Гете отнюдь не призывал во всем следовать примеру английского драматурга. Поэт ставил конкретные задачи перед немецкой литературой своего времени, решение которых было уже подготовлено выдающимися просветителями XVIII в., и прежде всего Лессингом. Высоко оценивая драму Лессинга «Минна фон Барнхельм», Гете видит особое достоинство в ее близости к жизни.
Заслуживают внимания и те признания, которые делает Гете позднее в своей автобиографии относительно воздействия на него в юные годы французского Просвещения. Штюрмеры не принимали материализма французских энциклопедистов. Гете говорил, что «Система природы» Гольбаха разочаровала его, ибо, по его мнению, в этой «скучной атеистической полутьме» исчезли и земля и небо. Он порицает в этой философии «метафизику», этим термином поэт обозначает умозрительность, схематизм представлений, и противопоставляет ей «живое знанье», как это полнее всего выражено в истории стремлений и борьбы Фауста. Однако скептическое отношение к французскому материализму не отражается на его высокой оценке Дидро, имя которого он называет в одном ряду с Руссо: «Они направляли нас, заставляли нас держаться ближе к природе». Таким образом, немецкий поэт отмечает у Дидро и Руссо не столько то, что их разделяет, сколько то, что объединяет — их роль в борьбе за сближение искусства с жизнью.
Диапазон эстетических исканий молодого Гете необычайно широк. Преодолевая влияние анакреонтики, он обращается к разным традициям, как немецким, так и иноземным. Внимание поэта привлекает национальная самобытность Ганса Сакса. Гете даже пользуется его излюбленным стихом, так называемым книттельферсом.
В жанре оды он продолжает Клопштока, но еще в большей степени стремится усвоить тон и поэтическую манеру Пиндара, своеобразно сочетая мифологические образы и возвышенную лексику со штюрмеровской эмоциональностью и руссоистским восприятием природы («Песнь странника в бурю»).
Обогащенный разными литературными традициями, Гете-поэт обретает свою собственную неповторимую интонацию. Покоряющей была задушевность и простота его любовной и пейзажной лирики, его застольных песен. Впервые в немецкой поэзии были найдены безыскусные и в то же время емкие и точные слова, чтобы передать национальный колорит природы, взволнованно рассказать о человеческой жизни, отразить мысли и настроения охотника, путника на дороге.
Лирика молодого Гете покоряет ренессансным полнокровием, светлым, жизнерадостным мироощущением.
Как эту радость
В груди вместить! —
Смотреть! и слушать!
Дышать! и жить!
(«Майская песня».
Перевод Л. Глобы)
Драматические опыты Гете-штюрмера предстают прежде всего как памятники его настойчивых, беспокойных исканий. «Одержимым» называл его друг Ф. Якоби. Гете переходит от одного замысла к другому, пробует перо в разных драматических жанрах, ищет героев во всех эпохах, легендарных и исторических (Прометей, Цезарь, Магомет, Бомарше), пишет масленичные действа в духе Г. Сакса, пародии, шутки, сатиры в драматической форме.
Активно не приемля окружающего убожества, Гете ищет настоящего героя, с характером и волей к действию. В монологе из неоконченной драмы (1773) его Прометей непокорен, бесстрашен, исполнен достоинства. Но Гете передает не только пафос сопротивления и борьбы, но и величие созидательных усилий. Его Прометей — творец, созидатель, мастер: «Здесь сижу я, людей ваяю, по своему подобию, род равный мне: чтобы страдать и плакать, наслаждаться и радоваться — и Зевсом пренебрегать, как я!».
В поисках героя поэт приходит к легенде о чернокнижнике XVI в. Фаусте. Ранний вариант «Фауста» (1773—1775), так называемый «Прафауст», многообразно отразил атмосферу «Бури и натиска», в которой он создавался. Штюрмеровским пафосом проникнут первый монолог Фауста — непримиримо-страстное отрицание им мертвой схоластической науки. Дерзкая попытка Фауста заявить о себе как о равном Духу земли и трагическое ощущение беспомощности перед титанической мощью непостижимой Природы — это одна из тех коллизий, которые волновали «бурных гениев». В этом эпизоде концентрированно передан трагический аспект штюрмеровского бунта, так, как он выражен у Клингера и у молодого Шиллера.
Конфликт между Фаустом и Мефистофелем не стал еще основным в драме, не было «Пролога на небесах», не было сцены договора, определяющих философский смысл окончательного варианта первой части. На первом плане оказалась история Маргариты. Но популярная у штюрмеров тема получила в «Прафаусте» совершенно иную трактовку. Героини Ленца, Вагнера, Бюргера — соблазненные и обманутые девушки, жертвы вероломства. Образ Маргариты связан с философией чувства, с культом природы у Руссо. Для Фауста она воплощение природы, как для Вертера — Шарлотта.
Новаторской не только в немецкой, но и в европейских литературах была историческая драма «Гец фон Берлихинген» (две редакции: 1771 и 1773 гг.). Широкая панорама событий, связанных с эпохой Реформации и Крестьянской войны, множество действующих лиц, колоритно представляющих все сословия того времени, главный герой, в жизни которого перекрещиваются судьбы других и в драматической истории которого, как в фокусе, концентрируются противоборствующие силы эпохи, — все это впервые предстало на немецкой сцене. Гете творчески осмыслял опыт шекспировских хроник и трагедий.