История всемирной литературы Т.5
Шрифт:
В меньшей мере, чем в Сирии и Египте, приближение Нового времени ощущалось в Ираке — одной из наиболее отсталых в экономическом и культурном отношении областей Османской империи. Литература Ирака, в основном представленная поэзией, носила в XVIII в. еще строго традиционный характер. Иракские поэты не выходили за пределы средневековых жанров, и, может быть, единственной отличительной чертой их творчества было обилие произведений религиозного (в основном, шиитского) содержания: различных од в честь пророка Мухаммеда, грустных элегий о загубленных душах шиитских святых Али и его сына Хусейна, убитых политическими и религиозными противниками еще в VII в., в них поэты в традиционных шиитских выражениях обычно горестно сетовали на жестокую судьбу. При провинциальных иракских правителях, как некогда при могущественных багдадских халифах, были свои панегиристы, в поэзии которых почти не находили отражения социальные проблемы Ирака — экономический гнет и политическое бесправие. Может быть, некоторое исключение
Арабская поэзия XVIII в., оставаясь в основном традиционной, сыграла немалую роль в формировании литературы Нового времени. Заслуга поэтов Позднего Средневековья заключалась в том, что в век полного политического бесправия и культурного упадка они сумели уберечь от полного забвения классические традиции арабской поэзии. Вместе с тем, отдавая должное этой традиции в подражательных панегириках, многие поэты в других жанрах все чаще обращались к живой современности, откликались на текущие события, а порой даже выступали с критикой общественных несправедливостей, используя как классические, так и народные формы строфической поэзии (мавалия, заджаль) и легкие для песенного исполнения размеры, — словом, хотя и в осторожной форме, но выходили за рамки средневековых канонов и этим подготавливали почву для возникновения поэзии XIX—XX вв.
Арабская проза Нового времени также испытала влияние позднесредневековой арабской словесности, в первую очередь народных романов и новеллистики, которые третировались филологами-пуристами как словесность вульгарная и недостойная внимания. От многовековой традиции народной прозы писатели Нового времени унаследовали вкус к увлекательным сюжетам, мастерство занимательного построения фабулы, особенности композиции, богатый арсенал мотивов и образов.
*Глава третья*
ПЕРСИДСКАЯ ЛИТЕРАТУРА
XVIII столетие — важный этап в литературном развитии Ирана. В это время намечаются некоторые черты перехода от литературы средневековой к литературе Нового времени. Процесс накопления новых тенденций, однако, происходит весьма медленно и неравномерно.
В Иране XVIII век отмечен непрерывными политическими смутами, опустошительными нашествиями афганских и турецких завоевателей, разгулом феодальной анархии. Даже недолгое объединение иранских земель под властью Надир-шаха (1736—1747) не смогло предотвратить экономического и политического упадка страны. Условия для развития иранской литературы в этот период (особенно в первой половине века) были крайне неблагоприятны. В обстановке повсеместной разрухи, упадка городской жизни литературные силы были распылены. Из крупных городов Ирана в это время только Исфахан — резиденция последних Сефевидов, афганских правителей и Надира — служит в какой-то мере средоточием «людей пера». Но шахский двор теряет свое былое значение центра литературной жизни страны. Правда, многие поэты еще продолжают ориентироваться на придворные круги, однако их надежды найти признание и покровительство в окружении иноземных властителей, чуждых иранским культурным традициям и ведущих главным образом войны и междоусобную борьбу, оказывались тщетными. Поэты часто в поисках средств к существованию овладевали каким-либо ремеслом или скитались по городам в поисках прибежища и ценителя своего искусства; многие отправлялись в Индию, в государство Великих Моголов, где и в XVIII в. еще были живы традиции персоязычной литературы.
Разобщенность литературных сил при возрастающей культурной обособленности шиитского Ирана от соседних суннитских стран, застойность форм иранского позднесредневекового общества, неизбежное усиление феодально-религиозной реакции во всех сферах жизни привели к угасанию живого творческого начала, наметившегося два столетия назад. Основная масса литературных произведений этого времени создавалась в традиционном духе, следуя непререкаемому авторитету канона многовековой давности. Большинство поэтов перепевали любовно-мистические мотивы прошлого, писали бессодержательные панегирики представителям сменявшихся на иранском престоле династий, гимны в честь пророка и шиитских имамов или оплакивали их мученическую смерть.
Отсутствие новых идей, тем, сюжетов порождало необычайную искусственность поэзии, подчеркнутое внимание к внешней стороне стиха, вычурность языка и стиля. Философская лирика так называемого «индийского стиля», распространившаяся в Иране еще с XVI в. и бурно расцветшая в Индии, хотя и породила в Иране локальную формальную школу, оформившуюся еще в конце XVII в., в XVIII столетии уже не дала ничего нового и значительного. Орнаментальной была и проза того времени, в частности исторические хроники, содержание которых за немногим исключением сводилось к возвеличиванию правителей.
В XVIII в. заметно активизируется городская литература, далекая от официальных придворных кругов и базирующаяся на устном творчестве. Простонародная, или «вульгарная», литература мало изучена. Известно лишь, что получают широкое распространение прозаические народные романы (или дастаны) историко-героического или авантюрно-рыцарского содержания, сборники фантастических повестей, новелл и сказок, народные версии любовно-романических сюжетов, известных по многочисленным поэмам и пятерицам высокой литературы.
Многие прозаические дастаны, возникнув на основе реального исторического события, складывались сначала в процессе длительной устной передачи, затем фиксировались в различных вариантах записи, приобретая характер полулегендарного, полусказочного повествования, в котором причудливо переплетались традиции устного творчества и письменной литературы. Но говорить о влиянии дастанов на письменную литературу было бы преждевременно. В дастанах, несомненно, отразилась и религиозная идеология. Так, в «Сказании об Амире Хамзе» или в «Сказании об Абу Муслиме» герои действуют как активные защитники ислама и борцы с неверными. Популярные герои дастанов всегда воспринимались слушателями как олицетворение сил добра и правосудия, неизменно побеждающих силы зла и несправедливости, что особенно отчетливо выступало во время устного, отчасти импровизированного пересказа (или чтения). Различные и многочисленные варианты записей любовных поэм свидетельствуют о том же длительном процессе формирования городской литературы, переосмысления отдельных эпизодов, отражающих идеологию и художественные вкусы демократической среды города. Появление большого количества обработок и записей дастанной литературы, в основе которой лежат исторические реалии, говорит о зарождении интереса к героическому прошлому Ирана, что можно рассматривать как симптом пробуждения национального самосознания.
В XVIII в. в основном сложился персидский мистериальный театр — та’зие, получивший к концу столетия законченную драматическую форму. Сюжетами та’зие служили трагические события в Кербеле, гибель мучеников за веру Хусейна и Хасана, а также другие истории из жизни шиитских святых. Представления, исполнявшиеся чаще всего большим количеством актеров, разыгрывались обычно в начале месяца мохаррема — в дни траура по мученикам у шиитов. Оформление спектаклей было весьма примитивным, декорации очень несложны. Прямо перед представлением актерам вручали текст (нередко стихотворный), за исполнением следил режиссер, находившийся тут же на сцене. Многое в та’зие напоминает европейские средневековые мистерии. Однако сложившийся в другое время и в иных условиях, чем в Европе, этот жанр не знал в Иране того постепенного обмирщения религиозного содержания, какое наблюдалось на Западе. Репертуар та’зие никогда не пополнялся светскими сюжетами. Необычайная же популярность этой формы театра в XVIII в. объясняется, видимо, не только религиозными чувствами, но и тем, что они отражали перипетии политической борьбы того времени: в результате суннитской реформы Надир-шаха, в частности, верность шиитской ереси снова становится одной из форм выражения протеста против политики правящих кругов.
К середине XVIII столетия в результате жестокого режима Надир-шаха положение Ирана, осложненное народными восстаниями и феодальными усобицами, ухудшилось. Наблюдая застой во всех областях жизни, сравнивая свою действительность с положением тех стран Запада, с которыми Иран соприкасался на военной и торговой почве (Англией, Голландией, Россией), передовые люди Ирана задумывались о причинах бедственного положения в стране. Не случайно в некоторых, даже придворных исторических официальных трудах того времени, при всей лояльности их авторов по отношению к Надир-шаху, появились критические оценки отдельных его акций, объективные суждения о причинах народных движений (например, в сочинении Мухаммада Казима). Мрачную картину запустения и произвола рисует в своем жизнеописании (1742) известный ученый и литератор Шейх Али Хазин. Он закончил свой труд в Индии, куда эмигрировал после десятилетних скитаний по Ирану, отсюда — известная свобода в выражении разочарования и недовольства автора новыми поборами и репрессиями. Описывая свои впечатления от разоренных и опустошенных городов и областей Ирана, Али Хазин проявляет явно сефевидскую ориентацию. В идеализации им времени правления Сефевидов выражена идея создания персидского государства, уже занимавшая умы людей Ирана, но более отчетливо определившаяся лишь на рубеже XVIII—XIX вв. Средневековому отсталому Ирану Али Хазин противопоставляет западноевропейские страны, восхищаясь техническими достижениями Запада (например, описание корабля), предвосхищая просветителей XIX в. Несомненно, что произведение, включающее в себя жанровые элементы мемуаров, путевых заметок, изложенное безыскусно и лаконично, может свидетельствовать о появлении в культурной жизни Ирана некоторых фактов, позволяющих говорить о зарождении литературы Нового времени, хотя они еще не нарушали общего стереотипа средневековой культуры в целом.