История всемирной литературы Т.5
Шрифт:
Исторические условия, сложившиеся в XVIII в. в этой части Азии, способствовали сохранению средневекового стереотипа восточной культуры в целом. Система и иерархия литературных жанров, сословность литературы и искусства, их функция в жизни общества, как правило, оставались прежними. Привычные, издревле знакомые сюжеты и темы, перепевались во множестве традиционных жанров поэзии, сохранявшей главенствующую роль в литературе, а также в прозе, живописи, скульптуре и музыке. Литература и искусство сохраняли в большинстве случаев религиозный, конфессиональный характер. Эстетическая функция искусства и литературы только начинала приобретать некоторую автономность.
Три религиозно-философские системы — индуизм, буддизм, ислам, — иногда четко отграниченные друг от друга, иногда взаимопроникающие, продолжали определять многое в жизни стран региона.
В Бирме, Сиаме и Ланке именно под флагом буддизма в XVIII в. началось
Индуизм со всеми его многочисленными местными вариациями продолжает, как и в XVII в., регламентировать жизнь индусов Индии и ряда других стран.
В различных странах по-разному складывалась судьба ислама. В Индонезии, например, в XVIII в. активная исламизация прекратилась, вследствие чего падает роль малайского языка, повсеместно распространенного в районах исламизированной прибрежной культуры. Теряют свой вес и сами прибрежные города — база ислама. Заявляют о себе более глубокие пласты индонезийской культуры — свод грандиозного бугийского мифологического эпоса «И Ла Галиго», ачехский героический эпос «Песня о Почуте Мухаммате» и др.
Авторы многих литературных произведений, отнюдь не мусульманских по духу, ограничиваются теперь лишь отдельными вставками, воздающими честь исламу. Так, в «Маник Мойо» — баснословной истории мира, где индусские боги легко подчиняются местному дуалистическому мифу, — лишь в конце произведения, вне связи с содержанием, сообщается, что легендарный изобретатель яванской письменности принял ислам и стал учеником пророка. То же в «Истории земли яванской» — хронике царствующего дома Матарама.
В Индии ислам, который в XVI в. оказывал лишь поверхностное влияние, не затрагивая внутренней органической сущности индийской культуры, значительно меняет свою роль в XVII в. и особенно в XVIII в., врастая в индусскую традицию. Процесс сближения двух культур именно в XVIII в. принес существенные результаты. В Бенгалии, большая часть населения которой добровольно перешла в ислам и где утвердились мусульманские династии, возникают новые культы божеств, вобравшие элементы двух вероучений. Таков культ Шоттепира (Шотте, или Шоттенараян, — бенгальское имя Вишну, пир — мусульманский святой), получивший в это время широкую популярность. Даже в старинных брахманских семьях Бенгалии знание персидского языка признавалось обязательным. Бхаротчондро Рай, крупнейший бенгальский поэт XVIII в.; считал свое образование законченным только после того, как более десяти лет провел в доме мусульманского шейха. Многие литературные произведения этого времени создавались на санскритизированном бенгали и записывались арабской графикой. Такова «Книга о войне», по содержанию связанная с «Махабхаратой», по форме — с персоязычной традицией. Шах Абдулла Латиф — великий поэт Синда — вызвал восхищение своих современников, соединив индуизм с суфийскими мотивами, а законы персидского стихосложения с традиционной индусской музыкой. Могольская школа в искусстве восточной миниатюры — яркая страница индо-мусульманского синтеза в живописи. Однако процесс сближения двух культур не был идиллически спокоен. Вражда ортодоксов обоих вероучений, приведшая в конце концов к расколу страны в середине XX в. именно по религиозному признаку, ощущалась и в те времена.
В предыдущих томах «Истории всемирной литературы» говорилось о том, какую роль играли культура и литература Индии, а также стран-посредниц — Малайи и Явы, а для Кампучии — Сиама в становлении письменной литературы стран Юго-Восточной Азии. Литературными языками в этой части Азии зачастую были «чужие» языки — пали, санскрит или яванский. Развитие словесности данного региона в XVIII в. ознаменовалось бурным развитием местной языковой традиции — ачехской, бугийской, сунданской, балийской в Индонезии, сингальской на Ланке, бирманской в Бирме, тагальской на Филиппинах, непальской в Непале, кхмерской в Кампучии. Новые литературные языки теснят главенствующие до той поры малайский и яванский в Индонезии (они продолжают развитие в качестве национальных языков), пали — на Ланке, Бирме и Кампучии, санскрит — в Непале.
Становление литературы на местных языках происходило в результате адаптации произведений более развитых литератур-посредниц. Наиболее популярными произведениями в этом смысле были индийские «Рамаяна» и «Панча-тантра», а также яванские «Сказания о панджи», на основе которых у малайцев, кхмеров, тайцев, балийцев и некоторых других народов возникло немало произведений эпико-повествовательного характера.
В XVIII в. во многих странах региона получают письменную обработку различные фольклорные жанры, в результате чего фольклор оказывает заметное воздействие на высокую литературу. Возникают новые жанры, в которых элементы фольклорной традиции сочетаются с элементами высокой поэзии Средневековья. Этот процесс наиболее показателен для Индонезии, где в XVIII в. активизируются местные традиции на острове Бали, в Ачехе (Северная Суматра), на Южном Сулавеси и т. д. Балийская поэма «И Багус Диарса» весьма успешно сочетает в себе морфологические признаки волшебной сказки и конкретные признаки индуяванской традиции — волшебный даритель превращается в Шиву, описание загробной жизни сочетается с наставлениями в духе «Нити-шастры». В Сиаме особую популярность получают так называемые простонародные «песни гребцов», создающиеся на основе местных фольклорных жанров в духе высокой придворной средневековой литературы.
В Сиаме, Индонезии и Бирме процесс, о котором говорилось выше, получил развитие не только в поэзии, но и в драматургии. В XVIII в. в этих странах происходит срастание различных форм народного театра с канонической религиозной и нормативной высокой литературой, что в большинстве случаев давало начало классическому придворному театру.
До XVIII в. в Сиаме драматургии как таковой не существовало. Различные народные труппы, кочуя с места на место, разыгрывали сцены из «Рамакиана» (название сиамской версии «Рамаяны»), сопровождая представление импровизированным пением. Это так называемый «деревенский театр», у которого не было фиксированного литературного текста. Таково было положение до тех пор, пока принц царствующего дома не написал пьесу на сюжет из той же «Рамакиан» для одной театральной труппы. Это событие положило начало «дворцовому театру» — придворному классическому театру Сиама, для которого специально начали писать пьесы.
Сходные с Сиамом процессы происходили на Яве, где также очевидно слияние народного мистериального театра (ваянг) и литературной традиции. Тексты представлений кукольного яванского театра (ваянпурва), получившие окончательную литературную обработку в это время, обогащаются устной традицией, рядом комических интермедий.
Знаменитый некогда индийский классический театр в XVIII в. прекратил свое существование. Даже пьесы-монологи (бхана), которые иногда ставились при дворах моголов в XVII в., исчезли. Но в Непале, культура которого генетически связана с Индией, он был жив. Его принесли туда индийские брахманы, спасавшиеся от преследования мусульман. Непальские драмы XVIII в. создавались в духе высокой придворной литературы, ориентируясь на законы классической индийской просодии. Индо-непальские драматурги, однако, до известной степени отошли от канонов индийской «Натья-шастры» — наряду с сюжетами из мифологического эпоса или легендарной истории они внесли в драму современный им мир. При дворе Притхвинараяна Шаха особой популярностью пользовалась, например, драма о Гопичандре — бенаресском радже, жившем в XVII в. В пьесе рассказывалось о реальных событиях, происходивших недавно — сто лет не срок для восточной традиции. Такое смелое нарушение драматургического этикета было бы новаторским даже для начала XX в., не говоря уже о XVIII в.
В целом, за очень редким исключением, литература в странах Юго-Восточной Азии в рассматриваемое время была, как правило, литературой придворной. Культурными центрами, как и в предшествующие века, были дворцы феодальных правителей, окружавших себя людьми искусства, и литературными звездами зачастую были представители правящих фамилий. Атмосфера дворцовых кругов существенно не изменилась в XVIII в. по сравнению с предыдущим столетием. Литература, чаще всего поэзия, по-прежнему адресовалась образованному читателю. Склонности и вкусы мецената играли далеко не последнюю роль: король-буддист Боромакот из Сиама создал при своем дворе атмосферу почти монастырского благочестия, поэмы, написанные в годы его правления, носили ярко выраженный буддийский характер; Адиль-шах из Индии, человек в высшей степени образованный и признанный талантливым литератором, немало способствовал развитию изысканной светской литературы на языке урду.
В XVIII в., как и на Ближнем Востоке, а также в ряде областей Средней Азии, получает большую популярность литература усложненной формы, необычайно пышно расцветшая в роскоши придворных кругов. Такова была поэзия «яванского возрождения», «индийского стиля» на фарси, школа «возрождения санскритской учености» в Махараштре, Бенгалии и Мадъхьядеше в Индии, аристократическая поэзия на Ланке, в Бирме, Непале и Сиаме.
До недавнего времени орнаментальную поэзию, процветавшую в дворцовой среде, принято было квалифицировать лишь как формальную школу «изощренных поэтических трюков», как «поэзию оскудевшего содержания», «голой эротики» и пр. Однако исследования последних лет свидетельствуют о том, что именно этой формалистической поэзии, несмотря на ограниченность тематики, было суждено сыграть существенную роль в становлении поэтики Нового времени, не случайна и столь поразительная устойчивость поэтических школ Позднего Средневековья (зачастую вплоть до XX в.).