История всемирной литературы Т.5
Шрифт:
Сценического успеха в жанре мещанской драмы добился не Дидро, а Мишель-Жан Седен (1709—1797), автор пьесы «Философ, сам того не зная» (1765). Как и у Дидро, в центре ее — буржуа, торговец Вандерк. Но Седен изображает острый социальный конфликт — сын Вандерка отстаивает честь и достоинство своего сословия в столкновении с дворянством. В заглавии подчеркнута важная мысль: герой не замкнут в сфере семейных добродетелей, он осмысляет свое место в обществе как представитель третьего сословия. Дидро с восторгом принял драму Седена как талантливое воплощение своей драматургической теории.
Неизмеримо более значительным был вклад Дидро в историю европейского романа. Но судьба главных книг Дидро-прозаика была непростой — ни одна из них (кроме первого романа) не
Новаторским для французской и европейской прозы XVIII в. стал роман «Монахиня» (1760, опубл. 1796). Продолжая и углубляя проблематику философских повестей Вольтера, роман Дидро в жанровом отношении совершенно отличен от всех предшествовавших произведений просветительской прозы. Дидро не прибегает ни к восточному маскараду, ни к условно-фантастическим ситуациям. Вместе с тем изображение быта не становится самоцелью для автора, и в отличие от своих мещанских драм он не делает семью центром изображения.
В романе развертывается трагическая история Сюзанны Симонен, насильно отданной в монастырь. Разоблачение института монашества перерастает в осуждение всякого насилия над естественными правами человека. В противовес религиозному пониманию долга Дидро утверждает гражданские обязанности человека.
В уста адвоката Манури (представляющего Сюзанну на судебном процессе об освобождении ее от обета) автор вкладывает знаменательные слова: «Дать обет бедности — значит обязаться клятвой быть лентяем и вором; дать обет целомудрия — значит обещать богу постоянное нарушение самого мудрого и самого могущественного из его законов; дать обет повиновения — значит отказаться от неотчуждаемого права человека — свободы».
Сюзанна в разное время находится под началом трех настоятельниц, и противоестественность монашества наглядно подтверждается поведением каждой из них, будь это фанатизм или доходящая до садизма жестокость или патологическое влечение к молодым монахиням, которое, будучи подавлено, завершается самообвинением и безумием.
Программны слова Дидро: «Человек создан для общества». Автор убежден, что жестока и опасна всякая изоляция человека от человека: «Поместите человека в дремучий лес, он превратится в дикого зверя». Но монастырь, утверждает писатель-просветитель, хуже дремучего леса, ибо с ним связано представление о рабстве.
Свою героиню автор наделяет аналитическим умом, душевной стойкостью, цельностью характера. Монастырского уклада она органически не принимает. Когда Манури спросил, нет ли у нее тайной причины к тому, чтобы так рваться из монастыря (он предполагал, вероятно, сердечную привязанность), Сюзанна твердо ответила: «Нет, сударь. Я ненавижу затворничество... и чувствую, что буду ненавидеть всегда. Я не смогу стать рабой всего того вздора, который заполняет день монастырской затворницы...». И она бунтует против тирании устава, деспотий настоятельниц, против всех форм унижения человеческого достоинства.
Изображая жизнь Сюзанны в монастыре, ее страдания и ее борьбу, Дидро по ходу действия дает почувствовать, что происходит за монастырской стеной. Манури проигрывает процесс. Сюзанна пытается мысленно представить себе, что за люди эти судьи, которые решали ее судьбу. Но она ясно понимает: «...если позволить дверям этих тюрем распахнуться перед одной несчастной, целая толпа других ринется к ним и попытается прорваться силой».
Для концепции всего романа весьма значимы страницы, посвященные семье Сюзанны. Сюзанна — внебрачная дочь, поэтому отец и сестра не желают выделять ей приданое, отвергают ее права на наследство. Принудительное монашество обусловлено корыстными причинами. Скупые строки об отношениях Сюзанны с семьей звучат как прямая полемика с концепцией мещанских драм самого Дидро. «Отец семейства» Сюзанны меньше всего озабочен торжеством добродетели, а «побочная дочь» бесчеловечно отторгнута не только от семьи, но и от общества. Дидро предвосхищает здесь реализм XIX в., обнажая материальные основы человеческих поступков. Драматический рассказ о том, как дочери стаскивали умирающую мать с постели, чтобы проверить, не прячет ли она деньги под матрацем, — прямой аналог будущих бальзаковских «сцен частной жизни».
Так Дидро — великий просветитель — временами вступает в спор с самим собой, подвергая проверке собственные просветительские иллюзии.
Этот самокритический анализ бытия и сознания составит основу его следующего философского романа-диалога «Племянник Рамо» (1762, опубл. в нем. переводе в 1805 г., в оригинале в 1823 г.).
В «Племяннике Рамо» два персонажа: Рамо и авторское «я» (разумеется, не идентичное самому Дидро), собеседник Рамо, философ, наблюдающий, расспрашивающий, оценивающий поступки Рамо, при этом оценивающий с высоких просветительских позиций, убежденный в незыблемости таких понятий, как добро, справедливость, истина, разум, гуманность. В этом смысле собеседник — только рупор определенной концепции, образ его дан в общих контурах, не индивидуализирован. Иное дело — племянник Рамо. Характеристика и оценка его отличается большой сложностью, так как в Рамо много совершенно различных и порой даже взаимоисключающих черт. Одни из них вызывают желание рассмеяться, другие возмущают и возбуждают негодование.
В характере Рамо интересно сопоставление его «добрых качеств», которыми наделила его природа, и «дурных свойств», навязанных ему обществом. С одной стороны — его редкая проницательность, умение метко вскрывать сущность за обманчивой видимостью, наконец, его исключительное музыкальное дарование, его незаурядные актерские способности. С другой — его себялюбие, цинизм, черты прихлебателя.
«Вы знаете, что я невежда, глупец, сумасброд, наконец, ленивец — то, что мы, бургундцы, называем отъявленным плутом, мошенником, обжорой», — аттестует он сам себя. Он объявляет суетой все, кроме развлечений и удовольствий. И недоуменный вопрос своего антагониста: «Как! А защищать свое отечество!?» — парирует многозначительной фразой: «Суета! Нет больше отечества: от одного полюса до другого я вижу только тиранов да рабов...».
В этом соединении низости, пресмыкательства и позиции превосходства, позволяющем ему судить всех и все, герой романа своеобычен, неповторим, и вместе с тем это образ обобщенный — сквозь него просматривается все тогдашнее французское общество. Мы обнаруживаем картину внешнего мира, окружающего героя; перед нами проходит целая череда персонажей. Тут и князь, содержащий артистку Гимар, и хозяин дома, где обедает Рамо, и родители детей, которым Рамо дает уроки музыки, и находящиеся в том же положении, что сам Рамо, «жалкие музыканты» и поэты-неудачники и другие действующие лица. Размышляя над особенностями мира, окружающего героя, необходимо отметить, что этот мир отличен от враждебной среды, противостоявшей герою у Вольтера и у раннего Дидро. Среда представляла собой у них феодальное общество с королями, священниками, дворянами. Уже в «Монахине» Дидро рядом с монахинями, т. е. с враждебными герою представителями старого мира, действуют нотариусы, торговцы, олицетворяющие собой новые общественные силы. Еще разительней это соединение придворных и светских людей с банкирами, откупщиками, крупными негоциантами в «Племяннике Рамо».