История зеркала. Две рукописи и два письма
Шрифт:
– Я вдруг так и подумала, что это ты, – сказала она совсем обычно, словно ждала мой приход.
– У вас строгая матушка, – произнес я и испугался: вдруг мои слова её обидят.
– Строгая? Не думаю… Но с тех пор, как она лишилась близких людей, самых близких, какие только бывают, она очень тревожится обо мне, и всё вызывает в ней лишнее подозрение.
Оказалось, Анри умер в конце весны, в один из тех дней, когда дождь, не останавливаясь, сыпал крупными каплями, проливаясь под одежду, они вызывали зябкую дрожь. В свои последние дни Анри по многу часов проводил перед окном, мечтая дожить до грядущего тепла. Ему казалось: тогда все хвори непременно отступят, по крайней мере, на лето. Но к тому времени,
Пока я слушал её рассказ, мы брели по мощеной дороге, наконец, остановились на углу. На удивление здесь было довольно опрятно: ни сточной канавы или горы из нечистот под окнами, возможно, потому, что почти не встречалось людей, мало кто пользовался этим проходом. А может, именно так всё виделось, я почувствовал, как сковывающее меня напряжение отпустило, сменившись спокойствием, столь непривычным, что я стоял, рассеянно озираясь, – как будто только на свет явился.
Ноэль спросила, чем я был занят, пришлось напомнить о моей работе в мастерской. Сильного интереса она не выразила, лишь кивнула, будто сей предмет был хорошо ей знаком.
– Вы знаете, что есть зеркало?
– Я слышала о нём. Однажды матушке довелось нести белье герцогу, в доме его она видела то, о чем ты говоришь.
Всё же она принялась расспрашивать, и как-то само получилось, что я рассказал понемногу о моей жизни на дворе папаши Арно, о том, как встретился с Ансельми. Я не назвал его имени, в рассказе он был просто стекольщик из Венеции. Ноэль, как и я раньше, понятия не имела о Венеции, но завороженно слушала мою историю: ей она представлялась чем-то вроде волшебного путешествия. В истории той не нашлось места для Пикара, но я говорил, как встретил Жюста и как потом пришел в Париж.
Мне очень хотелось повторить нашу прошлую прогулку, чтобы, наконец, осмотреть город, о котором так много слышал, но заметил: Ноэль тревожится отходить от дома в поздний час. Потому мы двигались всё той же улицей, и за время встречи я выучил улицу почти наизусть. Годы после того, как мне пришлось покинуть Париж, я вспоминал то место, ибо в памяти оно осталось связано с Ноэль, а всё, что было связано с ней, и ранило меня, и врачевало одновременно. По моим воспоминаниям, несколько домов по обе стороны теснили друг друга, тёмные и однообразные, но всё же не лишенные грубоватой аккуратности. Кое-где сквозь их стены пробивалась трава, что, пожалуй, даже украшало их незамысловатый вид. Двери были наглухо закрыты, будто за ними давно нет никакой жизни, но в окнах, расположенных над головами, там, где ставни оставались ещё распахнутыми, время от времени медленно проплывали тени, напоминавшие, что дома принадлежат людям.
Каково же было моё отчаяние, когда, вернувшись в Париж, я не смог найти это место. Точнее, оно существовало, но изменилось до неузнаваемости, в нём не осталось ничего от прежней жизни. Вновь и вновь я сюда стремился, но вместо знакомого поворота: помнил его по разрисованному деревянному петуху, чудом сохранившемуся и вертящемуся перед глазами, натыкался на крикливых торговок – своим товаром они загораживали весь проход. Наверно, они принимали меня за умалишенного, когда я пытался протиснуться сквозь них и зайти за дом, теперь поперёк стоявший, чтобы посмотреть, осталась ли улица позади него. Мне говорили: уже давным-давно на этом месте всё перестроили, с тех пор, как с десяток лет назад случился сильный пожар, и многие дома обрушились, не выдержав жара, и ничего там нет… Но я всё не могу в это поверить. Мне кажется, если удастся оказаться за этим домом, уже почти мне ненавистным,
– Матушка не боится оставлять вас одну? – спросил я во время разговора.
– Она беспокоится, но доверяет мне, – рассудительно ответила Ноэль.
В отсутствие матери она вела хозяйство и, когда оставалось время, помогала знакомой швее справиться с заказами, за это платили немного, – в словах Ноэль мелькнуло недовольство.
– Вас огорчает, что мало платят за вашу работу?
– Нет, вовсе нет… Я и работаю мало – с матушкой не сравнить.
Всё-таки что-то беспокоило её.
Потеряв надежду выйти в город, пришлось ограничиться тем, что спросил, могу ли иногда её навещать. Она легко согласилась:
– Приходи, когда будет время.
И прибавила с застенчивой улыбкой:
– Ты так непривычно говоришь, совсем не похож на других.
На том мы простились. Но через день я вновь отправился к Ноэль. В прошлый раз я беспомощно метался по улицам, робко останавливая прохожих и отскакивая подальше, если ответом служило грубое слово. Теперь же я шел уверенно и не только потому, что запомнил дорогу. Мысль, что я могу вызвать чье-то расположение, ободрила меня, мне хотелось узнать, что же необычного она находит в моих словах.
Потянув за тяжелое кольцо, я несколько раз осторожно ударил в дверь. Потом ещё раз, но никто не отзывался. Я решил стучать сильнее, тут с верхнего этажа высунулась незнакомая женщина и, тряся головой, визгливо прокричала, чтобы я немедленно убирался, не то она опрокинет на меня ведро кипятка. Что-то прежнее проснулось во мне, испуганный таким приемом, я бросился вон и столкнулся с Ноэль: она возвращалась, неся корзину, переполненную свертками. Заметив мой побег, она громко засмеялась, и я тоже не смог удержаться…
С того времени мы стали видеться. Не так часто, как мне бы хотелось: мы не могли проводить вместе каждый день. И недолго: нужно было успеть вернуться прежде, чем Антонио запрёт входную дверь на ночь. Но как только вечером меня освобождали от работы, я шел её навестить. А когда возвращался, ждал часа новой встречи.
Обычно наши встречи состояли из коротких прогулок. Мы отправлялись в город, но редко удавалось уйти далеко, хотя однажды мы всё-таки добрались до старого дворца на острове, а по дороге я рассказывал, как довелось увидеть короля Людовика. Но шли мы медленно, а может, дни становились короче, ведь лето пошло на убыль, сумерки повернули нас обратно, и больше на остров мы не возвращались.
Впрочем, место прогулок для меня уже не имело значения. Первое время я стремился узнать город, увидеть его большие улицы, коль маленькие мне прискучили, встретить людей, получивших право на этих улицах обосноваться – чем же особым заслужили они сие право? Но вскоре интерес мой поубавился. Я стал частью города и не увидел в нём многообразия, хотя по мере удаления от нашего нищего предместья и дома, и люди становились видимо наряднее и веселее, но, по сути, мало отличались. Как упоминал, отвратительный смрад мог появиться на любой улице, а присущее большому городу напряжение распространялось без исключения на всех, у кого перерастало в глуповатое самодовольство, у кого – в подозрительность и даже откровенную озлобленность. Редко кто выглядел искренне радостным или беззаботным. И, в конце концов, показалось лишним растрачивать внимание на других, коль скоро я всё больше нуждался в общении с Ноэль, теперь моя потребность в собеседнике была удовлетворена полностью.