История зеркала. Две рукописи и два письма
Шрифт:
Близился к концу первый месяц лета, время, когда природа дышит в полную силу, не опасаясь обжигающего холода, а воздух наполняется особым пряным вкусом, от него исходит живительная сила, и даже усталость после напряженной работы делается приятной.
Вот это дерево – теперь с густой листвой на кроне – возле него я стоял, когда встретил Ноэль. Я повернулся в сторону, откуда она тогда пришла, и почти увидел, как навстречу движется крохотная фигурка. Сейчас она приблизится, я услышу её высокий голос, а может, даже решусь заговорить первым… Я потряс головой, отгоняя
Отец Бернар не сильно удивился моему позднему явлению или сделал вид, что не удивился – мы увиделись, когда он возвращался от настоятеля. Неподходящий час для встречи – времени оставалось лишь на краткий разговор, но его мне хватило предостаточно. После обычного приветствия я решал, с чего вступить, отец Бернар заговорил, опередив мои слова:
– Я рад, Корнелиус, что теперь ты приходишь в церковь, надеюсь, душа твоя перестанет тревожиться.
– Спасибо, отец Бернар, я тоже надеюсь, что Господу угодно направить меня, коль скоро я проявляю усердие в служении ему, – отвечал я довольно неопределенно.
– Тебя ещё мучают дурные сны, сын мой?
– Дурные сны? Нет, отец Бернар, я вижу сны редко.
– Что же, хорошо, что ты от них избавился, – заметил он.
– А почему… вы спросили об этом? – никакого дурного предчувствия в тот момент я не испытывал. Ответ же сразил, словно из безоблачного неба в меня ударила молния.
– В ночь, когда ты оставался у нас, брат Гийом слышал, как во сне ты просил пощадить тебя и говорил, что не хотел его убивать.
Колени мои подогнулись, за последние дни – это второе напоминание о прошлом. И молчать ты будешь, но повелит Господь, все тайны твои, Корнелиус, выскочат наружу. Получается – ничего от нас не зависит, всё во власти Божьей… Дрожащей рукой я перекрестился.
– Я такого не припомню, – еле пролепетал в ответ, холодея.
Темнота меня спасла, кажется, отец Бернар не заметил моего внезапного испуга, голос его по-прежнему звучал ровно:
– Вероятно, сон был вызван твоей болезнью. Конечно, лучше не вспоминать. Довольно об этом. Как твои дела в мастерской?
Я с трудом собрался ответить:
– В порядке, отец Бернар, я много работаю.
– А как приняли тебя в итальянском доме? Слышал, теперь ты у них частый гость.
Удивительно, он был обо всём осведомлен.
– Итальянцы очень добры ко мне.
– Уверен: ты заслуживаешь их расположение. А Ноэль? Ты видишься с ней?
– Нет…
– Отчего же? Она хорошая девушка.
– Вы её знаете?
– Благодаря тебе, Корнелиус, и… печальным обстоятельствам.
Я встревожился.
– С ней что-то случилось?
– С ней всё хорошо. Но Анри Вийон умер. Мы оказались бессильны помочь – годы его взяли свое.
Он замолчал, я понял, что пора уходить. Провожая, отец Бернар снова заговорил о Ноэль:
– Думаю, нет ничего плохого, если ты навестишь её.
– Спасибо
– Уверен: твой приход её порадует.
– Почему вы так думаете?
– Она спрашивала о тебе.
Я поднял голову.
– Правда?
Улыбнувшись, отец Бернар потрепал меня по плечу.
– Ну, конечно, Корнелиус. Зачем мне обманывать?
Я спешил в своё жилище, переводя дух от пережитого. Странно себя ощущал: будто разделенный надвое. Одна половина переживала ужас от известия о моих речах в больнице – оставалось лишь молиться и надеяться, что тому горячечному бреду не придали большого значения и в дальнейшем не усомнятся: был он всего лишь порождением болезни. Но страх я испытал сильный – настолько, что переживания последних дней виделись на нём малозначительным огорчением.
Другая же часть трепетала в радостном волнении от слов отца Бернара, что Ноэль мой приход будет приятен, – так хотелось тому верить. Обе части жили совершенно самостоятельно, переменно борясь друг с другом, я испытывал жар, и почти сразу меня донимало ознобом, и гадал, что же из них возобладает. Превращусь ли в жалкое подобие себя, коим явился в Париж, или, наконец, обрету то, в чем так нуждаюсь? Понимал ли я тогда, что мне нужно? Очень смутно, скорее, опять создавал мечты, ещё беспомощные, лишенные смысла и определенности. Но инстинктивно я тянулся к людям, ибо без них не находил собственного существования.
Разговор с отцом Бернаром, мысленно возникший, пока его поджидал, не сложился. Однажды едва не проговорился ему и сразу почувствовал – не стоит заговаривать о прошлом… Тогда решил: история с Пикаром осталась так далеко позади, что более со мной не связана. И вот – новое напоминание, словно кто-то хочет указать: это было и не должно забываться. Что напоминания могут означать, неспроста ведь нам даются. Готовят к грядущему или требуют действий… Как их понять? – всю дорогу ломал я голову.
Вернувшись, я не застал Ансельми. И хотя досада на него улеглась, я обрадовался, что один – слишком уж был взволнован, не мог усидеть, тем более спать и ходил по комнате от одного угла к другому. Визит к Ноэль решил не откладывать, может, соберусь в ближайшие дни, а впрочем, зачем тянуть – попробую пойти к ней завтра, – я продолжал вышагивать до окна и обратно.
Скоро в дверь постучали, и не успел я ответить, как на пороге появился Марко. Оглядевшись, он шутливо обратился ко мне:
– Я гадаю, кто здесь так носится, а оказывается, Корнелиус, ты один создаешь столько шума.
Не дожидаясь приглашения, Марко прошел в комнату.
– Выглядишь довольно странно. Что-то случилось? – он явно искал предлог задержаться.
– Да, вроде, ничего… – наконец, я остановился. – Почему ты не спишь?
– Не спится, – он обогнул стол и приблизился к окну. – Лежу вот и думаю, что там, дома. Я ведь, знаешь, из большой семьи. Четыре сестры, два брата. Вспоминаю о них, и как-то щемит…