История зеркала. Две рукописи и два письма

Нимова Анна

Марко не обиделся, но, чувствуя себя виноватым, пробовал завести разговор, смягчить царившее теперь настроение.

– Понимаю, о чем ты сейчас думаешь, – говорил он неуверенно. – Существует ли связь между ними, если да – какова на самом деле. Но я не о том, мы ведь начали с другого: передала ли Ноэль твои слова.

– Марко, – не глядя, раздельно повторил я. – Ни слова больше.

Он покашливал и неловко прохаживался, но внял моей просьбе и вскоре, не прерывая молчания, вышел.

Когда дверь захлопнулась, я едва не застонал. Почему разговору не случиться утром, может, за день я бы его позабыл… Я успокаивал себя, что ничего ровным счетом не произошло. Вспоминая рассказ Марко, уповал: мало ли что может привидеться.

Но уговоры не возымели действия, моя безмятежность в отношении Ноэль нарушилась. Неоспоримо: она бывала на литургии без меня – вот что сбивало. И ещё я понял, как непросто сложилось моё положение, собственное бессилие в нём выглядело ужасным.

– Может, лучше не знать? – высказал я вслух.

Постараться забыть. Делать вид, что мне ничего не известно. Нет, слишком слабая надежда, когда сомнения проникли в душу. Только мучиться понапрасну. Нужен способ убедиться. Или опровергнуть как можно скорее – твердил себе.

Мысль следить за Ноэль показалась отвратительной, я сразу от неё отказался. Разве что спросить? Тоже не великого ума дело, конечно, если она не захочет, чтобы я узнал, просто начнет отрицать. Но почему она не захочет? Сам себе отвечал: она уже что-то скрыла от меня. Может, не придала тому значения, – защитил Ноэль от своих упреков. В самом деле, почему ей не прийти, переброситься словом и забыть, оказавшись за воротами аббатства? И тут же возражал: не единожды это случилось, приходы её повторялись, Марко не станет врать и легко проверить, спроси я другого. В том, что повторяется раз за разом, скорее виден умысел. А если спросить Ансельми, что он ответит на это? Посоветует догадаться самому. Не сдержавшись, я мстительно толкнул оставленный им столик, пронзительно скрипнув, тот вжался в стену. Днем ранее Ансельми притворялся, вроде, не может вспомнить её по имени. Служит ли эта странная забывчивость доказательством ошибки в моих суждениях или, наоборот, подтверждает, что он скрывает что-то?

От дьявольской игры, которую с собой затеял, рождая вопрос и сам же на него отвечая, разум мутился, и голова как в огне горела: можно подумать, Пикар воскрес и снова таскает за волосы. На сей раз не отделаться, и целая ночь впереди – достаточно, чтобы истерзать.

*****

8

Судьба решала за меня, как мне жить, что делать. Ей легко удавалось: достаточно окружить тем, что несведущие называют случайностями, вроде, в комнату замуровать, и наблюдать: как поведет себя, что предпримет. Кто получит хоромы дворца, а кто – голые стены с прохудившейся крышей. Думается мне: рождением многое определено, но суть не меняется – в любой комнате, где окажешься, должен себя проявить. Бездействие хуже ошибок, за него уж точно придется держать ответ, и спрос – самый строгий. А когда решишься поступить так или иначе, что последует дальше? Зависит от того, что удастся сделать. Если поступки соразмерны и заслужат милости, судьба расщедрится. А я заслужил её благоволение? На седьмом десятке скриплю пером, закрывшись в монашеской келье. Вся жизнь на этих листах. Родных нет, близких тоже нет, и ничего своего нет, живу милостью Божьей и монастыря. Будь я в старости чуть наивнее, свалил бы вину на Пикара: мол, попался тогда под руку, погубитель. На самом деле…

Очнувшись, припомнил странное видение, посетившее ночью. Я полулежал на кровати, под голову, как тяжелобольному, мне подсунули подушку, хотя в действительности ни кровати, ни подушки у меня никогда не имелось… Рядом сидели Ноэль и Ансельми. Подчеркнуто выпрямившись, выглядели они намного старше, чем привык их видеть. Между собой говорили и, как услышал, пришли издалека. Потом ко мне обратились. Рука Ноэль покоилась на колене Ансельми, он же вопрошал с неизменной своей задумчивостью: что ты хотел от неё, чтобы она рассказала про себя до последней подробности?

Ничего ты не понял из того, что я тебе говорил! Ничего! Ничего! Без конца повторял это слово. Ничего! Ноэль же придвинулась ко мне, но руку с его колена не сняла. Корнелиус, ещё не поздно, – мягко убеждала она. Я и вправду не мог понять, что хотят от меня, и тревожно вглядывался в их изменившиеся лица.

Открыв глаза, обнаружил, что в комнате один и лежу, свернувшись в комок, цепко обхватив плечи руками.

В то утро в аббатство не пошел, немного запоздав, явился в мастерскую. Делание началось, несколько работников суетились возле Антонио, тот давал указания на грядущий день. У двери стоял Ансельми, надевал одежду, в которой обычно трудился. Заметив меня, посмотрел, как показалось, внимательно, я же приветствовал его сдержанно и, чувствуя, как взгляд уперся в мою спину, отправился на излюбленное место за зеркалами.

Здесь меня вскоре разыскал Марко.

– Ты болен?

Я отвечал, что нет.

– Выглядишь неважно… Глаза воспалены, синева под ними. Ты не спал?

– Вроде, спал, – я потер лицо. – Лучше бы не спал – снилось дурное. Ты был в аббатстве сегодня?

– Да.

– А она… Приходила?

– Да, – он оглянулся. – Стояли рядом.

– Она к нему подошла?

– Нет, он вошел позже.

– И что?

– Ничего. Когда пришел, встал за ней. Она обернулась. Он что-то сказал. Потом ещё что-то. Она ответила. Ну, и всё, по-моему. Я должен теперь следить за ними, так, что ли?

Я молча рассматривал зеркало, ибо увидел в нём Ансельми. Зеркальный Ансельми, – усмехнулся про себя. Отражение почти лишено недостатков: зеркало покровительствует ему более, чем другому смертному, как такое удается? Я заглянул в его глаза, повернув голову, он смотрел в мою сторону, не на меня, конечно – меня он не мог видеть. Взгляд, вызывающий желание сблизиться с его обладателем, – подумалось мне. Лицо всегда задумчиво, будто под маской. После тяжелой ночи немного кружилась голова. Под маской – вглядись – его лицо под маской…

Прошло дней пять, может, шесть, и все эти дни я не ходил в аббатство. План, созревший в моей голове, был до смешного прост и, по сути, ни к чему не вел: если и удастся что-то выяснить, вряд ли покажется убедительным. Но именно своей простотой он мне нравился.

С каждым днем на душе становилось мрачнее, и печаль та не миновала лица, оно выглядело осунувшимся, растерянным. Я тосковал без Ноэль, а ожидание, что случится дальше, изматывало. И ночью не было покоя. Спал мало, больше лежал, неотрывно глядя в темноту или ворочался, не находя себе места. Гадал: сколько придется ждать, и никак не мог решить: что зависит от меня, а к чему лучше бы не притрагиваться. Наконец, судьба смилостивилась, и её колесики медленно задвигались.

Поздним вечером раздался стук. Открыл и увидел Ансельми. С одной стороны, я ожидал его прихода и, кажется, подготовился… Но когда увидел, понял, как надеялся, что именно этого не случится.

– Раньше ты входил, не спрашивая, – заметил я.

Дверь оставил открытой, приглашая войти, но он не двинулся. Что скажет, было понятно без слов.

– Ноэль спрашивала о тебе, почему ты не приходишь на утреннюю литургию.

– Что ты ответил?

– Ответил, что узнаю.

Я выдержал мгновение и задал свой вопрос недоуменно:

– А почему она спросила у тебя?

И почувствовал напряжение. Ответа, такого, чтобы дать сразу, не нашлось, ведь подразумевалось, что они не знакомы, я только рассказывал одному о другом. По тому, как он маялся настороженно, видел: он с усилием подбирает нужные слова.

– Это ты у неё узнай, – наконец, последовал ответ.

– Хорошо, – с некоторым простодушием произнес я. – Пойду завтра и спрошу.

Захлопнув дверь, какое-то время стоял, уткнувшись в неё лицом, не замечая, что неровная деревяшка оставляет царапины.