История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 2
Шрифт:
Меня поразил не так ее туалет, как ее личность. Несмотря на морщины, она пользовалась румянами и белилами и красила в черное свои брови. Она выставляла на вид свою дряблую грудь, в действительности внушавшую отвращение, показывая, какой она могла бы быть, и два ряда зубов, явно искусственных. Ее прическа была париком, очень плохо приклеенным на лбу и на висках, и ее дрожащие руки заставляли дрожать мои, когда она их мне пожимала. Она пахла амброй, как вся ее комната, и ее жеманство, с которым она старалась мне показать, что я ей нравлюсь, заставляло меня почти терять силы в старании удержаться от смеха. Ее наряд, очень изысканный, весь был по моде, которая должна была устареть двадцать лет назад. Я наблюдал со страхом следы безобразной старости на лице, которое, до того, как время его иссушило,
Баллетти, опасаясь, что мое удивление ее шокирует, сказал ей, что меня поразило то, что время не имело силы уменьшить красоту землянички, что сверкала на ее груди. Это было родимое пятно, напоминавшее земляничину.
— Эта земляничка, — говорит матрона, улыбаясь, это та, что дала мне мое имя. Я все еще, и всегда буду Ла Фраголетта [52] .
При этом имени я вздрогнул.
Передо мной был фатальный призрак того, кто был причиной моего существования. Я видел объект, который своим очарованием обольстил моего отца тридцать лет назад, объект, без которого он никогда бы не покинул отчий дом и никогда бы не сделал из меня венецианца [53] . Я никогда не придерживался мнения одного из древних, который сказал: «nemo vitam vellet si daretur scientibus». [54]
52
Fragoletta — земляничка — прим. перев.
53
См. настоящие «Мемуары» т. 1 гл.1 — прим. перев.
54
Никто не желал бы жизни, если бы знал, куда она ведет (из Сенеки).
Видя мое смущение, она вежливо спросила у Баллетти мое имя, и я увидел ее изумление, когда она услышала «Казанова»:
— Да, мадам, — сказал я, — и мой отец, которого звали Гаэтано, был из Пармы.
— Что я слышу? Что я вижу? Я обожала вашего отца. Без основания приревновав, он покинул меня. Не будь этого, вы были бы моим сыном. Позвольте, я вас поцелую как мать.
Я ждал ее. Из страха, что она упадет, я не отпрянул назад, и она вручила мне свой нежный сувенир. Всегда комедианка, она поднесла свой платок к глазам, делая вид, что утирает слезы, и говоря, что я не должен сомневаться в ее словах, несмотря на то, что по ней не видно, что она настолько стара. Она сказала, что единственным недостатком моего отца была неблагодарность, и она могла увидеть тот же недостаток у его сына, поскольку, несмотря на все любезные предложения, которые она мне делала, ноги моей больше у нее не было.
Располагая кошельком, полным золота, я решил покинуть Мантую ради удовольствия повидать мою дорогую Терезу, донью Лукрецию, Пало, отца и сына, дона Антонио Казанова и всех моих старых знакомых, но мой Гений воспротивился моему проекту. Я решил уехать через три дня, если мне не придет в голову пойти в оперу.
Те два месяца, что я провел в Мантуе, могу сказать, что жил разумно, за исключением глупости, которую позволил себе в первый день. Я рассудил, что этот единственный случай дал счастливый результат, потому что потеря здоровья принудила меня соблюдать режим, страхуя меня, быть может, от других несчастий, которые бы со мной случились, если бы я не был озабочен восстановлением здоровья.
Глава XI
Я еду в Чезену, чтобы завладеть сокровищем. Я поселяюсь у Франсиа. Его дочь Жавотта.
В опере ко мне подошел молодой человек, который ни с того ни с сего вдруг говорит мне, что я как иностранец
— Скажите, — обратился я к нему, — что общего между натуральной историей и этим кабинетом, потому что я не вижу здесь ничего, что относилось бы к трем царствам [55] .
— Разве вы не видите здесь вещей от царства допотопного, от Сезостриса и от Семирамиды?
При этом ответе я его обнял, и затем он излил свою эрудицию на все, что там было, кончив тем, что сказал, что ржавый нож — это тот, которым святой Петр отсек ухо Малху.
— Вы владеете этим ножом, и вы не богатейший человек?
55
животные, растения и минералы — прим. перев.
— Каким образом мог бы я разбогатеть, обладая этим ножом?
— Двумя способами. Первый — вы завладеваете всеми сокровищами, которые спрятаны в землях, принадлежащих церкви.
— Естественно, потому что святой Петр имеет от них ключи.
— Господь их ему передал. Второй — продать его самому Папе, если у вас есть квитанции, подтверждающие аутентичность.
— Вы хотите сказать — хартия. Без этого я бы его не купил. У меня все это есть.
— Тем лучше. Папа, чтобы получить этот нож, сделает, я уверен, вашего сына кардиналом; но он захочет иметь также и ножны.
— У меня их нет; но они и не нужны. В любом случае, я могу заказать их изготовить.
— Нужны те, в которые святой Петр вложил свой нож, когда Господь ему сказал: «mitte gladium tuum in vaginam». [56]
Они существуют, и они в руках у того, кто может их вам продать за хорошую цену, если вы не захотите продать ему нож, потому что ножны без ножа ему незачем, как и вам нож без ножен.
— Во сколько мне обойдутся эти ножны?
— В тысячу цехинов.
56
Вложи свой меч в ножны. — Ев. от Иоанна, XVIII, II.
— И сколько он мне даст, если я захочу продать ему нож?
— Тоже тысячу цехинов.
Комиссар, очень удивленный, посмотрел на своего сына и спросил, думал ли тот, что ему кто-то предложит тысячу цехинов за этот старый нож. Говоря так, он выдвигает ящик и развертывает папирус, исписанный по-еврейски, с рисунком ножа. Я изображаю восхищение и советую ему купить ножны.
— Нет необходимости ни в том, чтобы я покупал ножны, ни в том, чтобы ваш друг купил нож. Мы можем поделить сокровище пополам.
— Отнюдь нет. Авторитеты требуют, чтобы собственник ножа in vaginam [57] был один. Если Папа будет такое иметь, он сможет, путем известной магической операции, отрезать ухо у любого христианского короля, который попытался бы посягнуть на права Церкви.
— Это интересно. На самом деле евангелие говорит, что святой Петр отрезал у кого-то ухо.
— У короля.
— Ох! Не у короля.
— У короля, я вам говорю. Проверьте, не означает ли слово Малх или Мелк — король.
57
в ножнах — прим. перев.