История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 7
Шрифт:
Если бы я дал себе времени рассмотреть физиономию этого человека, которому было лет пятьдесят, я бы понял, что он мошенник; но его сонеты против Кьяри меня отвлекли. Я прочел на фронтисписе его манускрипта: «Чиарейда Асканио Погомаса».
— Это, — сказал он мне, — чистейшая анаграмма моего имени при крещении и фамилии; полюбуйтесь, прошу вас, совершенством моей анаграммы.
Эта глупость снова заставила меня посмеяться. Каждый из его сонетов представлял из себя болтологическую пошлость, заканчивающуюся утверждением, что аббат Кьяри — коллеоне. Он этого не доказывал, но говорил, что так это и есть, и этого могло быть достаточно, чтобы причинить
21
русский аналог — мудак — прим. перев.
Чтобы отделаться, я говорю этому Пассано, что ему надо будет напечатать свою Чиареиду .
— Я хочу продать ее печатнику, потому что я недостаточно богат, чтобы печатать ее за свой счет, но печатники здесь все нищие и невежды; и еще — пресса здесь приниженная, считают, что слово коллеоне неприличное. Если бы я мог поехать в Швейцарию, я уверен, что справился бы с этим делом; но у меня нет и шести цехинов. На самом деле, я пошел бы туда пешком.
— А в Швейцарии, где нет комедиантов, — говорю я ему, — как вы там выживете?
— Я умею рисовать миниатюры. Взгляните.
Он дает мне маленькие овальные пластинки из слоновой кости, трех-четырех дюймов с порнографическими изображениями, плохо нарисованными и еще хуже раскрашенными. Я предлагаю рекомендовать его в Берне и после ужина пишу ему письмо и дарю ему шесть цехинов, лишь бы он ушел. Он изо всех сил хочет мне вручить шесть экземпляров своей живописной продукции, но я этого не хочу. Я сделал глупость, рекомендовав его М. М.Ф., отцу очаровательной Сары. Я сказал ему написать мне в Рим через банкира Беллони.
На следующий день я отправился обедать в Пизу, в гостиницу Юзара, где оставался два дня. Я купил у англичанина очень красивую двухместную коляску с откидным сидением еще для двоих. Этот англичанин отвел меня к знаменитой поэтессе Корилле, с которой я хотел познакомиться. Она оказала мне честь сымпровизировать и очаровала меня, но не своим пением и не своей красотой, но прелестными вещичками, которые она говорила хорошими стихами и на безупречном итальянском. Эта женщина была страба (косоглазая) , какой древние рисовали Венеру, я никогда не мог понять, почему, потому что косая богиня красоты мне всегда казалась большой нелепостью. Когда Корила, говорят, фиксирует во время пения свои косые глаза на ком-нибудь из присутствующих, она уверена, что влюбит его в себя. Слава богу, на мне она его не фиксировала; повидимому, она меня не захотела.
Во Флоренции я остановился на мосту Карраха, у доктора Ваннини, который мне сразу сказал, что он недостойный академик де ла Круска . Я занял апартаменты, окна которых выходили на набережную Арно, примыкая к прекрасной террасе. Я нанял также городскую коляску и местного лакея, велев сразу одеть кучера и лакея в голубую с красным ливрею г-на де Брагадин. Я не хотел быть самозванцем, но желал лишь представиться. На следующий день я вышел в одиночку, пешком, в рединготе, чтобы осмотреть
На следующий день я пошел знакомиться с банкиром Сассо Сасси, к которому у меня было значительное кредитное письмо, и, пообедав в одиночестве, оделся комильфо и отправился в оперу на улице Делла Пергола, взяв ложу около оркестра, скорее, чтобы видеть актрис, чем чтобы лучше слышать музыку, к которой я никогда не был расположен.
Но каков был сюрприз, когда я увидел первую певицу! Я узнал Терезу, которую, после того, как она сняла маску Беллино, я оставил в Римини в начале 1744 года. Эта Тереза, на которой, конечно, я бы женился, если бы г-ну де Гаж не вздумалось меня арестовать. Через семнадцать лет я увидел ее на сцене, прекрасную, свежую, и она показалась мне такой же молодой, какой я ее оставил. Я оберегаю ее престиж; я решаю, что это, должно быть, не она, потому что, исполняя арию она случайно бросает взгляд на меня и больше меня не замечает. Потом я решаю, что не ошибся. В конце своей арии она выходит и, едва оказавшись за кулисой, оборачивается и говорит мне жестами, что надо поговорить.
Я выхожу из ложи с сердечным трепетом, которому не нахожу основания, потому что, оставив о Терезе самые счастливые воспоминания, я чувствую по отношению к ней вину лишь в том, что не ответил на ее последнее письмо, которое она мне написала из Неаполя тринадцать лет назад. Я направился в театр скорее увидеть, чем кончится эта беседа, чем узнать, что с ней произошло за эти тринадцать лет, которые теперь в моих условиях казались мне веком.
Я подошел к двери, ведущей на сцену, и увидел ее вверху небольшой лестницы, говорящей с мужчиной из охраны, чтобы меня пропустили.
Я подхожу к ней, и мы оба молчим. Я беру ее руку и подношу к своей груди, чтобы дать ей почувствовать мое сердце, которое, казалось, готово выскочить наружу.
Не могу сказать тебе, что со мною было, — говорит мне она, — но я думала, что от удивления упаду в оркестр, и не знаю, как я смогла окончить свою арию. Несчастная! Я должна ужинать в городе, я не буду сегодня спать, я жду тебя в восемь часов утра. Где ты остановился?
— У Ваннини.
Под каким именем?
— Под собственным.
— С какого дня ты здесь?
— Со вчерашнего.
— Ты надолго во Флоренции?
— На столько, насколько захочешь.
— Ты женат?
— Нет.
— Проклятый ужин! Какой день! Убирайся, я должна выходить. Прощай, до завтра, в семь часов.
Секунду назад она сказала в восемь. Я иду в партер и вспоминаю, что не спросил у нее ни ее имени, места жительства; Но легко все это узнать. Она играет роль Манданы. Потом я рассмотрел ее лучше и в игре, где она исполнила речитатив, и нашел, что она уникальна. Я спрашиваю у молодого человека, хорошо одетого, сидящего рядом со мной, имя этой великой актрисы.
— Вы приехали во Флоренцию сегодня?
— Да, месье.
— Понятно! Ее зовут, как и меня, потому что она моя жена, и мое имя Сирилло Палези, к вашим услугам.
Я делаю ему реверанс и остаюсь недвижим, как будто упал с большой высоты. Он, наверное, сочтет дерзким мой вопрос, если я спрошу у него, где он живет. Тереза замужем за этим прекрасным молодым человеком! И это перед ее мужем я чуть не сел в лужу, когда хотел расспросить о ней!
У меня больше не было сил оставаться в опере. Мне не терпелось остаться одному, чтобы поразмыслить об этой странной авантюре, о визите, который я должен сделать к замужней Терезе завтра в семь часов, потому что надо придерживаться ее последнего слова, и что скажет ее муж, когда меня увидит. Я чувствую, что меня охватывает прежнее пламя, и мне не мешает, что я нашел ее замужней.