История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 7
Шрифт:
Вынудил отложить эту прекрасную игру Коста, который постучал в мою дверь, чтобы сказать, что фелука готова. Недовольный этим перерывом, я подошел к двери и сказал ему, чтобы оплатил еще день хозяину и сказал, чтобы тот был готов назавтра. Вернувшись в кровать, я увидел, что мои подружки рады моей честности.
Нам надо было поспать, но пьеса не должна была окончиться, из-за задержки, как всегда, неприятной, перерывом. Это должен был быть не более чем антракт, и я должен был продолжить партию после перерыва, который природа сделала для меня необходимым. Я предложил омовение, что вызвало смех у Аннет, и что Вероника нашла честным, достойным и правильным. При этой освежающей процедуре, явившейся новой закуской, я легко уговорил ее нас сымитировать; две сестры оказывали друг другу взаимные услуги в разных позах, исполненных так, что я нашел предпочтительной всем прочим роль зрителя.
После омовений, при которых нежные щекотания сопровождались изящными смешками, мы вернулись
Мы провели день в очень интересных разговорах по поводу нашей собственной истории и решили поесть только один раз, усевшись за стол лишь с наступлением ночи. Мы провели там два часа, насыщая свой аппетит изысканными яствами и бросая дерзкий вызов Бахусу. Мы поднялись, когда увидели Аннет добычей неодолимого сна. Мы не сочли, однако, это небольшое несчастье способным помешать нашей маленькой пьесе. Аннет оказалась неспособна играть роль зрителя, и ослепительные чары Вероники захватывали меня так, что не было никакой необходимости смотреть при этом на посторонних. Мы пошли ложиться и, в объятиях друг друга, провели больше часа, ничего не делая и не шевелясь. Догадываясь о причине, Вероника из вежливости мне ничего не говорила, и ее сдержанность мне нравилась. Она сдерживалась, не прерывая своих ласк, но я бесился. Я ничего не понимал. Такое несчастье случалось со мной лишь в результате долгой работы, скрепленной моей кровью, или из-за сильного удивления, способного подавить все мои естественные способности, как это случилось у меня с Жавоттой, когда я вышел из Великого Круга и решил, что меня сейчас поразит молния. Но в этом случае, в котором я находился, в цветущем возрасте, с девушкой, у которой было все, чтобы нравиться, которая меня очаровала, которую я видел согласной и нежной, расположенной не отказывать мне ни в чем, чего бы я ни захотел или смел попросить, — такого я не мог постигнуть, и от этого я приходил в отчаяние. Вынужденный, в конце концов, сбросить маску и поговорить разумно, я первый пожаловался на свое несчастье.
— Вы слишком много сделали вчера, — ответила она, — вы слишком много пили ликеров за ужином. Не переживайте, дорогой друг, потому что я уверена, что вы меня любите. Перестаньте пытаться насиловать природу, потому что ваши усилия лишь приведут к ее ослаблению. Мне кажется, что спокойный сон — единственное средство, к которому вы должны прибегнуть, чтобы снова стать мужчиной. Мне это не нужно, но не беспокойтесь обо мне. Давайте, спите. Мы займемся любовью потом.
После этого краткого вразумления, которое показалось мне и мудрым и скромным, Вероника повернулась ко мне спиной, и я поступил так же. Мне было ясно, что я могу надеяться только на сон, и я решился на это, но впустую. Та же природа, которая лишила меня возможности работать, отринула от меня сон. Мои воспаленные нервы не хотели расслабиться; забытье, которого я желал, им не было необходимо, и им совсем не нравилась идея, что их согласие имеет что-то общее с тем, что мне необходимо, чтобы быть в состоянии удовлетворить мои любовные порывы. Мои пламенные чувства желали, наоборот, бодрствовать, чтобы быть свидетелями моего наслаждения, и, далекие от того, чтобы, вопреки мне, забыться сном, они должны были мне этого желать и имели право сетовать, что, вопреки здравому смыслу, я пытался притушить силу, необходимую для того, чтобы удовлетворить требования Амура, чье действие и божественная радость есть именно то, что их более всего затрагивает, и в чем они участвуют, ведь любовные чары никогда не могут скрыться, если они уже присутствуют. Именно поэтому в горячке и в невозможности заснуть я пытался утешиться, предаваясь физико-метафизическому анализу моих чувств, чтобы иметь полное основание жаловаться только на себя. В заключение, я был удовлетворен. Удовлетворен тем, что счел себя дееспособным! Странное удовлетворение; но единственно пригодное, чтобы философ, удрученный несчастьем, почувствовал себя счастливым. Человек, будучи неправым, обретает великую победу, если, осознав себя виновным, признается сам себе в этом. Это единственное счастье, которое я ощущаю сегодня, когда беседую сам с собой. Во всю мою жизнь все несчастья, что случались со мной, происходили только из-за моих ошибок, и я приписываю случайному
Вероника провела три часа в объятиях сна и была удивлена, когда я сказал ей, что нисколько не отдыхал. Она нашла меня в таком же ничтожном состоянии, как и оставила, и я, в конце концов, обеспокоил ее, когда захотел, может быть чересчур горячо, убедить ее в том, что это несчастье происходит не из-за моей дурной воли. стараясь приписать его себе самой, и в то же время огорченная мыслью, что такое может быть, она стала пытаться разрушить то очарование, которое сделало меня неспособным. Для достижения своей цели, она использовала средства, которые я считал непобедимыми, и я напрасно пытался ей воспрепятствовать, но все было впустую. Мое отчаяние сравнялось с ее собственным, когда я понял, что надо прекращать игру, обескураженный, униженный и раздосадованный почти до слез. Она покинула меня, ничего не говоря, и оставила в печальной необходимости провести в одиночестве два или три часа, что оставались до возвращения Авроры. Багаж мой был собран. Бессонница меня не покидала.
На рассвете Коста пришел сказать, что ветер сильный и противный, и что фелука не сможет его преодолеть.
— Мы отправимся, как только позволит погода, ответил я.
После чего я поднялся, зажег огонь и сел писать.
Два или три часа спустя мне захотелось спать, я лек в кровать и проспал восемь часов. По своем пробуждении я почувствовал себя спокойным, но без всякого желания смеяться. Обе сестры обрадовались этому, и я думал, что замечу в Веронике некий упрек, и она имела к этому основание. Я чувствовал за собой вину, что не остался. Перед тем, как сесть за стол, я сделал ей подарок в сотню цехинови так же поступил с Аннет, которая этого не ожидала, так как думала, что получила достаточно.
Ближе к полуночи хозяин фелуки пришел сказать, что погода хорошая, и я с ними попрощался. Я увидел, что Вероника плачет, но я знал, почему. Я отплыл на Леричи со своими двумя слугами и причалил туда на следующий день, сразу наняв почтовых лошадей, чтобы направиться в Ливорно. Но вот маленькое поучительное событие, вполне подходящее к серьезности моей истории и не очень достойное быть сообщенным читателю, который ее с удовольствием читает.
Глава VII
Ловкое мошенничество. Происшествие в Ливорно. Пиза и Корилья. Мое мнение о косоглазии. Флоренция. Я встречаю Терезу. Мой сын. Ла Корличелли.
Видя, что я внимательно разглядываю четырех лошадей, которых мне запрягают, ко мне подошел человек, на лицо которого я не обратил внимания, и спросил, хочу ли я оплатить проезд вперед или на станции.
— Заплачу сейчас. Вот вам португез , принесите мне сдачу.
— Через секундочку.
Десять минут спустя, а именно тогда, когда я пошел спросить сдачу с моего португеза , появляется хозяин почты, который спрашивает денег за проезд.
— Я уже заплатил и жду сдачу с моего португеза . Разве не вам я его дал?
— Мне? Прошу прощения, нет.
— Кому же я его дал?
— Это у вас надо спросить.
— Проклятье. Это может быть только кто-то из ваших людей.
Я говорю на повышенных тонах. Меня обступают кругом; хозяин почты спрашивает, кто получил от меня португез ; никто ничего не знает. Я ругаюсь, я посылаю все к черту, затем понимаю свою ошибку, плачу во второй раз и смеюсь по поводу ловкого мошенника, который так искусно меня надул. Так и учатся жизни. С этого дня я платил на почте только в верные руки. Нет такой другой страны, где бы мошенники были так ловки, как в Италии, за исключением Греции, древней и современной.
В Ливорно, остановившись в лучшей гостинице, я узнал, что тут есть комедия. Мне, к несчастью, пришло в голову туда пойти; Меня узнал актер, подошел ко мне, выразил радость от того, что меня увидел, я пригласил его поужинать со мной, он представил мне человека, как он сказал, превосходного поэта и большого противника аббата Кьяри, которого я не любил, потому что он сделал на меня оскорбительную сатиру, а я за нее не отомстил. Этот якобы поэт был генуэзец, его звали Джакомо Пассано, и он написал против аббата Кьяри три сотни сонетов. Он сказал мне, что если бы он мог их напечатать, аббат умер бы от ярости. Это меня насмешило. Достав рукопись из кармана, он прочитал мне дюжину, я счел их средними. Когда сонет посредственный, он плох, потому что он должен быть изысканным.