Истребитель 2Z
Шрифт:
Пумпель широко раскрытыми глазами смотрел на смутно обрисовывавшийся четырехугольник двери. Челюсть его дрожала. Он дотронулся до подбородка и вспомнил, что уже шесть дней не брился.
А за дверью, как океанский прилив, нарастали бурные, шумные волны, все ближе и все громче…
Пумпель понял, что это победная поступь восставшего народа.
Два «зет»
— Когда-то я мечтал о мировой славе и почестях, мечтал о триумфах в стенах академий мира, мысленно видел себя делающим доклад Нобелевскому
Он взглянул наверх, где под потолком, в углу, серела сетка паутины.
— Но, запутавшись в паутине провокаций, полицейских связей, шпионажа и диверсий, я скатился по наклонной плоскости. И вот логика событий привела меня в качестве пленника в штаб фронта Красной армии, перед лицо этой специальной комиссии, возглавляемой моим бывшим пленником, генералом Лебедевым.
Он опустил голову и, повернувшись к черной школьной доске, взял в руки кусок мела.
— Я, неуспевающий ученик Урландо, слушаю ваши вопросы, господа!
— Прошу вас прекратить эту декламацию, — суховато сказал Лебедев. — Вы должны дать комиссии разъяснения по некоторым специальным вопросам, касающимся ваших записей и отдельных деталей конструкции истребителя. Слово имеет военный инженер первого ранга, профессор Груздев.
Груздев, высокий и важный, затянутый в военную форму, строго перелистал свой блокнот и сказал отчетливо:
— Меня интересуют сейчас следующие вопросы. В ваших записях фигурируют формулы, не совпадающие с обычными нашими представлениями о химических соединениях. Кое-что в этой области сделано в специальной лаборатории академика Бутягина, но, насколько мне известно, сведений об этих работах, не подлежащих оглашению, вы иметь не могли. Это особенно касается ваших записей, начиная с восьмой страницы вашего блокнота.
Урландо минуту молчал. Затем ответил нехотя:
— Вас поразили необычные валентности химических элементов? Они у меня во многих случаях ниже общепринятых. Ведь давно известно, что некоторые элементы, например углерод, нередко способны образовывать соединения низшей валентности, и при этом, что чрезвычайно любопытно, они тогда крайне ядовиты. Нам теперь известно, что синильная кислота есть соединение азота с двувалентным углеродом. Метил-изонитрил еще ядовитее циана. И вот разгадку записей на восьмой и девятой страницах моего блокнота легко сделать, если брать элементы не в их обычных валентностях. Я добился соединений с ненормальной, так сказать, валентностью входящих элементов при помощи тех же вибраций, что и упомянутый вами господин Бутягин, но я применял вибрации другой частоты. Следя за вашими статьями в журналах, я уловил ход ваших мыслей и развил их так, как это было нужно мне…
— Это и привело вас к истребителю? — спросил Лебедев.
— Да.
— Зачем вы подбросили Бутягину записную книжку? — поинтересовался Груздев.
— Это была самая элементарная проверка того, в каком направлении шли ваши изыскания. Благодаря этому мне стало известным, что вас не интересовал вопрос о соединениях элементов с ненормальной валентностью. Но я решил поехать
— И вы украли бутягинские записи? — опять спросил Лебедев в упор.
— Да.
Груздев посмотрел в блокнот, пошевелил пухлыми губами:
— Что обозначала буква «зет» в ваших формулах?
Урландо на мгновение запнулся, смолчал, потом быстро ответил:
— Обычно, как принято, «зет» имеет несколько, то есть, я хотел сказать, два значения. В ядерной модели атома, предложенной Резерфордом, знаком «зет» принято обозначать число отрицательных электронов в электронной оболочке вне ядра атома.
— Это известно, — сухо заметил Груздев. — Принято считать, что ядра всех элементов состоят из протонов и нейтронов, масса ядра обозначается буквой M, а его заряд — буквой Z. Здесь «зет» обозначает количество заряда. Эти два значения мне известны, как и всем. Нас здесь интересует третье значение. Интересует ваше значение «зета» в формулах, начиная с номера триста шестьдесят семь и дальше…
Сидящий с края большого стола Голованов подтвердил:
— Совершенно верно. Например, формула триста восемьдесят девятая никак не касается внутриатомный реакций.
У Урландо наморщился лоб, и он встряхнул головой, как бы решаясь говорить только правду:
— У меня «зетом» иногда обозначались световые кванты. Мне удалось понять интимный процесс образования материальных частиц из фотонов, о чем так беспомощно рассуждал в начале сороковых годов знаменитый Леккар и за ним школа Фрэддона. Электроны и позитроны не неделимы, как думают. Но об этом я думаю написать доклад, если…
Тут Урландо посмотрел на Лебедева. В единственном глазу противника Лебедев уловил безмолвную просьбу о пощаде:
— Если… я буду иметь время написать… научно поработать…
Лебедев сделал вид, что не понимает. Сказал официально:
— Расскажите пока в самых общих чертах, мы слушаем вас с интересом.
— Материя и движение — вот основное. Превращения материи связаны с выделением или поглощением энергии. Здесь процесс обратимый: из энергии — материя, из материи — энергия.
— Не совсем так, — вставил Груздев. — Но все-таки?..
— В формуле это у меня дано ясно. Достаточно излучения с ничтожной длиной волны, и процесс разрушения произойдет мгновенно. Связи между отдельными молекулами нарушаются, вещество распадается…
— Значит — нуль? — вскинул быстрый взгляд Лебедев.
— Разумеется.
— Но каким образом исчез букет? Какое излучение? — некстати заволновался Голованов, хмуря брови.
Урландо учтиво ответил:
— Вспомните опыты Гурвича с мито-генетическими лучами. В свежесрезанных стеблях букета, по линии среза, из обнаженных клеточных ядер мы имели достаточное излучение. Профессор Барон упоминал о подобном факте в одной из своих работ.
У Лебедева чуть вспыхнули глаза. Видимо, ему пришла на ум интересная мысль. Он задумчиво чертил каракули на куске бумаги и так же задумчиво и безразлично заметил: