Итальянец
Шрифт:
— Охотно верю, святой отец, — язвительно заметила маркиза. — Ему действительно никогда ее там не найти.
Поверила ему маркиза или нет, но она более не выказывала любопытства и, заметно успокоившись, перевела разговор на другую тему. Скедони тоже не осмеливался говорить о том, что его более всего интересовало. Поддержав какое-то время светский разговор с маркизой, он вскоре откланялся и покинул виллу. По пути в Неаполь он еще раз восстановил в памяти разговор и пришел к заключению более не возвращаться к этой теме, а как можно скорее помочь Винченцо и Эллене сочетаться законным браком.
Маркиза после ухода Скедони еще долго оставалась в состоянии нервного напряжения и разбуженного любопытства ко всему, что произошло. Странная перемена, происшедшая со Скедони, столь же поразила ее, сколь и разочаровала. Она терялась
Иногда в голову приходила нелепая мысль, что Винченцо подкупил его, но она тут же гнала ее, однако, вспомнив, как сама весьма успешно использовала этот прием со Скедони, готова была снова в нее поверить. Для нее теперь было ясно, что в этом деле она не может более полагаться на Скедони, и она успокаивала себя мыслью, что сможет с успехом заменить его кем-то более надежным. Она тоже приняла решение в разговоре со Скедони никогда более не касаться этой темы. Отныне она сама должна довести до конца все задуманное, а со Скедони будет вести себя так, будто ничего не произошло и их отношения остались прежними. Он не должен догадываться о том, что она ему не доверяет. Более того, он должен поверить, что маркиза не намерена в дальнейшем предпринимать что-либо против Эллены и Винченцо.
ГЛАВА IV
Эллена, послушная наставлениям Скедони, поспешила на следующий же день покинуть виллу Алтиери и поселиться в монастыре Санта-Мария-дель-Пианто. Мать настоятельница, знавшая Эллену с детства и горячо любившая ее, радушно приняла девушку. Узнав трагические причины, заставившие ее покинуть родной дом, она прониклась к ней искренним состраданием.
В тиши монастырских рощ Эллена тщетно искала успокоения. Ее не оставляла тревога за судьбу возлюбленного. Теперь, когда она оказалась в относительной безопасности, мысль о том, какие страдания могут выпасть на долю ее дорогого Винченцо, не давала покоя. Каждый новый день заставлял ее сомневаться в том, что Скедони поможет ей узнать что-либо о Винченцо.
Если бы не сочувствие и доброжелательность окружающих, ей едва ли удалось бы так быстро прийти в себя. Ни игуменья, ни сестры не узнали истинной причины ее печали, но они все понимали, что она несчастна, и старались, как могли, помочь ей. Монастырь Санта-Мария-дель-Пианто был одной из немногих обителей, где, благодаря мудрости и доброте игуменьи, в сестринской общине царили радость и согласие. Мать настоятельница являла собой образец тех достоинств, которые украшают собой великое дело служения ближнему. Полная достоинства, она никогда не казалась высокомерной, ее служение вере было лишено предрассудков и фанатизма, будучи доброй и сострадательной, она умела быть решительной и твердой. Она обладала высоким чувством справедливости, позволявшим судить строго, но праведно. Ее замечания были вежливы и обезоруживающе доброжелательны и вызывали вместо тайного раздражения искренние слезы раскаяния. Ее любили, как родную мать, и уважали, как справедливого судью. Все ее недостатки, если она их имела, восполнялись щедростью сердца и спокойствием духа. Ее религия была светлой и непревзойденной, щедрым даром, приносимым Всевышнему от всей чистоты сердца. Она следовала всем канонам римской церкви, однако не считала неукоснительное соблюдение каждого из них залогом спасения души. Но это свое убеждение она вынуждена была хранить в тайне от многих ревностных поборников веры, которые тем не менее во многих своих действиях противоречили тому, чему пытались учить.
В своих проповедях монахиням она редко говорила о канонах веры, но больше старалась внушить им чувство морального долга, особенно необходимого в том обществе, к которому она сама некогда принадлежала, гармонию и ясность ума, доброту, милосердие и искреннюю преданность избранному делу. Когда она беседовала на религиозные темы, ее беседы
Обитель представляла собой одну большую семью, а не случайное сборище чужих друг другу людей. Это особенно проявлялось во время лекций игуменьи или на вечерних мессах.
В своих подопечных игуменья поощряла добрые начинания, и многие из сестер преуспели в музыке и хоровом пении. Это всегда привлекало в праздничные дни толпы прихожан в монастырскую церковь.
Монастырь был достаточно богат, владея ольховой плантацией, виноградником, полем, где выращивались зерновые, ореховыми, миндальными, апельсиновыми и лимонными рощами. В монастырском саду на склоне холма, спускавшегося к заливу, произрастало все, что позволял благодатный климат этой страны. С этого холма видны были широкие дали: на юге — остров Капри, где залив открывался в море, на западе — остров Искья с белоснежной вершиной Эпомео, а рядом — Прозида со своими многоцветными утесами, далее к северу — далекие берега Байи, залив Поццуоли, города и села между Казертой и Неаполем.
Ближе был виден родной Неаполь, каменистые вершины Позолиппо, сады и рощи, крепость Сан-Элмо, великолепный монастырь Шартре, набережная, мол и гавань.
Здесь любила Эллена проводить долгие часы, глядя на видневшуюся среди зелени крышу родной виллы и вспоминая Винченцо. Она могла здесь предаться своей печали, которую старалась скрывать от посторонних глаз. Иногда она пробовала читать или брала с собой карандаш и делала зарисовки. Но часто она просто думала о Винченцо. Шли дни, а от Скедони не поступило ни весточки. Когда Эллена вспоминала свою встречу с монахом, внезапное его признание, что он ее отец, — все это казалось ей чем-то нереальным, не имеющим отношения к ее истинной жизни. Иногда воспоминания о Скедони наводили на нее страх. Первое чувство, которое он вызвал в ней, было далеко от дочерней привязанности, и ей казалось, что она никогда не сможет любить и уважать его, как отца, хотя и многим ему теперь обязана.
Погруженная в свои мысли и воспоминания, она подолгу засиживалась в тени акаций, пока наконец солнце не скрывалось за утесом Мидено и звонил колокол к вечерне.
Среди монахинь многие были ей близки, но ни одна из них не смогла занять в ее сердце место сестры Оливии из Сан-Стефано. Воспоминания о ней всегда сопровождались чувством тревоги и вины, что она могла жестоко пострадать за свое сочувствие и помощь Эллене. Как хорошо и справедливо было бы видеть Оливию в счастливом и добром содружестве сестер в монастыре Санта-Мария-дель-Пианто, вместо того чтобы знать, что она испытывает на себе гнет недоброй и коварной аббатисы Сан-Стефано.
Эллене монастырь Санта-Мария казался надежным и, возможно, последним убежищем. Она не могла не думать о том, что сулит ей брак с Винченцо, какие опасности и невзгоды ее ждут, даже если Скедони удастся все уладить. Зная теперь характер маркизы, она не могла не впадать временами в отчаяние. Теперь Эллене были известны все ее недобрые замыслы в отношении ее, чудовищность которых не могло умалить милосердие, проявленное к ней Скедони. Во всяком случае, непреклонная враждебность и мстительная злоба маркизы по отношению к ней были теперь для нее очевидны.
И все же не это было самым мучительным для Эллены. Она не могла смириться с мыслью, что эта женщина была матерью Винченцо. Чтобы как-то снять тяжесть этого сознания, она старалась вспомнить все попытки Скедони обойти или сгладить вину маркизы за последние испытания, выпавшие на долю Эллены. Как бы ни огорчило бедную девушку все, что она узнала о матери Винченцо, трудно даже представить, что бы с ней было, узнай она истинный характер Скедони и его поступки. Что смогла бы она ответить, узнав, что он был прямым соучастником маркизы? Слава Господу, она этого не знала, как не знала, что он повинен в страданиях Винченцо. Знай она это, не захотелось ли бы ей навсегда остаться в монастыре в обществе святых сестер? Даже сейчас она не раз ловила себя на мысли, что обстоятельства могут заставить ее принять такое решение. Иногда она находила в этом утешение в минуты особого отчаяния. Если уход в монастырь останется ее последним выбором, она сделает этот выбор сама. Мать настоятельница ни словом, ни взглядом никогда не пыталась побудить ее к этому, не делали этого и сестры монахини.