Итальянские каникулы. Чао, лето!
Шрифт:
– Кто это все?
– Все новые знакомые. Мы бесплатное мороженое ели.
– А чего за мной не пришли? И бесплатного мороженого вообще-то не бывает.
– А как это сказать им, хозяевам, что тебя не хватает? И вообще-то бывает, даже шоколадное.
– Как? Жестами, воздушными знаками.
– Я не догадался. И остальные тоже.
– Так всегда, – буркнула я.
Снова выделилась,
– А когда снова в кафе?
– Хозяйка сказала что оggi 41 .
– Не хозяйка, а… как там ее зовут?
– Эрика.
– Вот значит Эрика и сказала.
– А мне и так норм.
– А мне нет. Давай договоримся и другим передай, что у ваших хозяев имена есть. Они же вам цып-цып не говорят.
– Эрика мне говорит. Только не цып-цып, а кари-кариссимо.
41
Сегодня.
Я пырснула так, что сопелька вылетела из носа.
– Это значит милый-миленький!
Митька улыбнулся.
– Да, я такой, – и погладил себя по стриженным волосам.
Безводная равнина постепенно превращалась в город. Я особо ничего не знала о Венеции, кроме того, что она скоро затонет и я смогу втридорога продать фотки, которые сделаю тут.
– Мить, сфоткай меня, пока никто не видит.
– А я что не в счет?
– Ты другое.
– Что другое?
– Ты – свой.
Я сняла рюкзак и достала из него «Полароид».
– Ух ты, вот это штука.
– Моментальный результат, – и я прижала камеру к груди.
Эдик, конечно, хороший дядя, но ему, видимо, этого мало, поэтому на новый год он подарил мне этот фотик. То ли не выдержал моих уговоров, то ли действительно порадовать захотел и стать моим супергероем, раз папы нет. Не важно. Главное, что я разбогатею, когда Венеция затонет.
– Первый кадр пробный, – объяснила я Митьке и сфоткала асфальт с кусочком разметки.
Снимок вылез с жужжанием.
– Держи, – подала я его Митьке, – и смотри на волшебство.
На черном квадратике начали проступать очертания желтой полоски.
– А теперь меня.
Я оглянулась. Ракурс был не очень. Кажется, что в домах только начали капремонт. На одном висели строительные леса, другой – слишком серый, даже на июльском солнце. Ладно, какая уж есть, эта Венеция. Все равно недолго осталось. Я подняла руку
– Ура! – вместо спасибо сказала я и спрятала еще не проявившейся снимок в рюкзак.
– …оненко, …равина! – наши исковерканные фамилии иринимым громкоговорящим голосом врезались в нас.
Митька развернулся и побежал, а у меня как назло рюкзачный карабин словил глюк и никак не застегивался. Пришлось приспособить рюкзак спереди и на двойном ходу догонять группу. Ирина начала отчитывать Митьку. Он щурился, и было непонятно, то ли он ухмыляется, то ли слезы сдерживает. Жалко друга. Но делать нечего: мальчики всегда впереди, и в беге, и в виноватых. Я пристроилась рядом с незнакомой девочкой, пытаясь вернуть карабину его законное место.
– Давай я, – хронически-ангинным голосом сказала она и за полсекунды вытащила и защелкнула все откуда не надо куда нужно.
– Спасибо, – выдохнула я.
Рюкзак словно бы даже стал легче. Я накинула его на плечи.
– Рита, – представилась «больная».
– Кэт, – представилась я, ее, вероятно, будущий лечащий врач.
– Вы вместе? – она кивнула на Митьку, который стоял рядом со Ириной, записывающей что-то в блокнот.
– Мы из одного города, вроде вместе, да.
– А я с Ромой, – и она показала пальцем на мальчика в носках почти до колена. – Будем дружить семьями.
– За мной! – скомандовала Ирина, и я не успела возразить, что мы с Митькой не того, не так сильно вместе. – Травина, не отставай! Здесь тебе не дом. – Ирина держала Митьку за плечо. Он повернулся ко мне и сжал кулак за ирининой спиной. Молодец, в обиду себя не даст.
Я опустила голову.
– Она теперь со мной! – крикнула Рита, подхватила меня под руку и потянула за собой.
Я смотрела на свои ноги в черных босоножках. Я шагала по Венеции, где только что чужая девочка спасла меня от мегеры-переводчицы.
Группа остановилась, сбилась в кучу и ждала указаний переводчиц. Пока Рита рылась в своем рюкзаке, я рассматривала детей. Такие разные, но странно похожие друг на друга. Мы стоим на причале и ждем неизвестно чего. Не толкаемся, но все равно касаемся друг друга. Иногда только взглядом. Но и этого достаточно, чтобы дать знак – «я понимаю тебя». У одного из мальчишек, худого и неправильно стриженого, скрипучий голос. Это Костя. Он вещает громче всех, а разобрать что именно – сложно.
– Эй ты, фьиить, – это он Рите, – воды дай.
– Да ну тебяяя, Костян, – тянет Рита, – и так полбутылки выпил.
И все равно выуживает из рюкзака бутылку. Она идет по рукам через всю толпу, но никто не зарится на нее: то ли из-за Костяна, то ли правила такие сиротские: без спросу не брать. Ирина мечется от причала к причалу, ныряет в кучу, что-то спрашивает и снова теряется. Ее все слушают, но мало кто слушается. Такие законы. Если ты сам по себе, то никакой взрослый тебе не указ, пока ты сам не решишь как быть. Я тоже решаю не отставать от всеобщей самостоятельности. Скоро окончательно на другую сторону перейду, в оппозицию, к Костяну.