Итальянские новеллы (1860–1914)
Шрифт:
А теперь, как прежде мать и родимый дом, он терял и ее. Мысль об этом неумолчно, словно молот по раскаленному железу, стучала в его разгоряченном мозгу, вызывая головокружение. Но кто, кто отнял у него все? Почему отец стал разбойником, а мать умерла? Кто отнял у него даже камни родного дома? Кто соблазнил его подругу? Люди из долины, которые щеголяют в длинных брюках. Это они, верно, те самые хозяева, про которых говорил отец, что они крадут у бедняков стада и жен. Ему было сейчас горько-горько, точно он наелся цикуты. Он неподвижно сидел на могиле матери, глядя на чернеющий невдалеке лес, в котором было так же темно, как у него на душе… Ему казалось, будто он умер и теперь очутился в черной бездонной пропасти. Он падает и падает вниз, и ему не за что уцепиться. На мгновение Мазу почудилось, что он коснулся земли. Он ударился головою о крест — и сразу очнулся. Поднявшись, Мазу ощутил прилив новых сил, точно мать сказала ему: «Иди и отомсти этим людям!» Он посмотрел на долину: долина спала. Лишь из оконца одного деревянного дома вырывался сноп света. Этот прорезавший тьму луч манил его. «Должно быть, она в том доме, — подумал Мазу. — Наверно, Бастарда там. И другой будет сжимать ее в объятиях и не даст ей вернуться, будет целовать ее и угощать белым хлебом». Он шел, спотыкаясь о камни, цепляясь за колючий кустарник, проваливаясь в грязные ямы, обезумевший и разъяренный, как взбесившийся буйвол. Рассвет застал его в зарослях у реки, он спрятался за кустом и стал ждать. «Если Бастарда с ними, я ее отсюда увижу». Он представил себе, как бросает в нее камнем и разбивает ей голову… С первыми лучами солнца толпою вернулись рабочие, но Бастарды среди них не было.
В нем снова ожила надежда. Ну, конечно же, она вернулась в Черный грот и, может, даже прождала его там всю ночь. В нем вспыхнула нежность, и у него точно подкосились ноги. Но, мгновенно собравшись с силами, он бросился назад, бежал стремительно, прыжками, скачками. На секунду он приостанавливался, весь потный, тяжело дыша, и смотрел вверх… Все те же деревья и скалы. Но там, за этими
Весь этот день голова у Мазу кружилась, словно волчок, а лицо было зеленым, как чешуя у ящерицы. Он двигался как-то неуверенно, при каждом шаге боясь упасть, протягивал вперед руки, точно хотел схватить кого-то, кто все дальше убегал от него, и тихо повторял имя Бастарды. Он искал ее растерянными, распухшими от слез глазами, подруга вновь виделась ему то в зарослях тимьяна, то на дубе, то за камнями. И Мазу звал ее самыми ласковыми именами, которые впервые вырвались из самого сердца и теперь слетали с губ, подобно тому как из самого сердца у него поднялись слезы, когда умерла мать. Мазу все еще ждал Бастарду: ведь она же не умерла, как его мать. Однако закатилось солнце, звон колоколов из дальних селений гулким эхом отдался в темных ущельях, стадо потянулось к пещере, а она так и не пришла. Не пришла она и на рассвете, когда Мазу сморил сон. Солнце, разбудив его, оборвало ужасное сновидение: Бастарда, превратившаяся в собаку, грызет его сердце.
Теперь Мазу потерял всякую надежду. «Она больше не вернется, больше не вернется, — твердил он себе. — Там, в долине, у хозяев всякое добро есть, и праздники они устраивают». Он начал мечтать, как отыщет подругу хоть на краю света, силой отнимет у господ, приведет ее в Черный грот и потом уж всегда будет с нею. Но тут же у него мелькнула мысль, что ему не отыскать Бастарды, что он навсегда потерял ее. У него помутилось в глазах. Он начал бить себя по голове, погнал вперед оба стада, со ската на скат, со скалы на скалу, пока, выбившись из последних сил, не добрался до того места, где лесорубы валили дубы. Теперь здесь не было ни единой души; и даже пни лесорубы, верно, уволокли с собой. Все здесь нагоняло тоску; возле одного куста он увидел на земле маленькую тряпицу, которая могла быть и лоскутом от платья Бастарды. Мазу поднял лоскут и сразу вспомнил ту чащу, где он нашел ее всю в цветах. При этих воспоминаниях ему стало еще горше, что Бастарда бросила его, и в сердце у Мазу, словно клубок растревоженных змей, зашевелились мысли о мести. Проходивший по лесу старик нищий спросил у Мазу, пойдет ли он завтра взглянуть на паровоз, который в первый раз промчится через долину. Мазу ответил, что он увидит его со скалы, которая нависала прямо над новой дорогой, и показал старику эту скалу. Потом собрал овец и коз, начал выкапывать громадные камни и подкатывать их к самому краю обрыва. Здесь он так сложил их, что при малейшем дуновении ветра эти камни могли слететь в пропасть. Он задыхался и был весь в поту. Когда же он распрямлялся, на лице у него были написаны то глубокая боль, то невыразимая радость: он казался мастером, который с восхищением смотрит на дело рук своих. Сложив высокую груду из огромных обломков скал, он долго-долго смотрел вниз. Долина стала просто неузнаваемой: ее прорезала железная дорога, чуть поодаль поднялся новый мост, холмик, где стояла прежде его хижина, порос сорной травой, новые деревянные дома украсились флагами, и возле домов толпились разодетые по-праздничному люди. Мазу простоял так до самого вечера, на закате он загнал овец в пещеру и вернулся на край обрыва. Злой дух нашептывал ему, что Бастарда веселится с этими людьми из долины и что он должен сбросить с обрыва обломки скал и разрушить все дома; но одновременно другой голос приказывал Мазу подождать. Он прождал до следующего дня, когда горы огласились звуками маршей, исполнявшихся несколькими оркестрами; он увидел, что долина полным-полна людей и все смотрят в одну точку, словно ждут чего-то. И вот наконец показалось черное чудовище, которое извергало дым и тащило за собой множество вагонов, битком набитых людьми. В самый последний момент внимание Мазу привлек серый вагон, на площадке которого, окруженная людьми, стояла высокая женщина и махала флагом. Мазу широко раскрыл глаза, стараясь получше разглядеть ее. По обеим сторонам дороги живой стеною стояло множество мужчин и женщин, которые громкими криками приветствовали идущий мимо поезд; когда же он поравнялся со скалой, Мазу узнал в женщине с флагом Бастарду. Он задрожал, у него вздулись вены на руках и ногах; в его смятенной душе любовь боролась с жаждой мести, вызвав бурю противоречивых чувств; наконец, в неистовой ярости, зажмурив глаза, могучим толчком он сбросил вниз, в пропасть, прямо на грохочущий состав каменные глыбы и осколки скал. И, обессиленный, рухнул на землю.
IV
Каменные глыбы и обломки скал, увлекая за собой лавину камней и сталкиваясь в падении друг с другом, обрушились на долину, разметав и исковеркав вагоны и перевернув паровоз, настигнув свои жертвы даже на ближних улочках. Мазу в ужасе глядел вниз. А где Бастарда? Жива ли она? Зачем она так обидела его? На глаза у него навернулись слезы, сердце больно сжалось; он охватил руками свою черную голову и весь съежился. Казалось, он стал даже меньше. Человек кроткий боролся в нем с человеком жестоким, неумолимым, и победил в конце концов первый. Лихорадочное возбуждение сменилось ознобом, гнев — жалостью; он готов был бежать в долину и отдать жизнь ради спасения хоть одного из раненых. Он закрывал глаза, потом медленно открывал их, точно хотел не видеть всего этого ужаса или же убедиться, что это только страшный сон; но нет, это было правдой, ужасной правдой. Внизу сносили в деревянные дома раненых, укладывали на траву мертвых, старались поднять упавшие вагоны. Мазу показалось, что среди трупов лежит и та женщина с флагом. У него помутилось в глазах, — нет, это красное пятно и в самом деле кровь, зеленое пятно — трава, а белое — рубашка. «Нет, это не она, не она!» — повторял Мазу, но в глубине души он знал, что это Бастарда, и в ужасе отводил от нее глаза. А внизу, словно в растревоженном муравейнике, сновали туда и сюда люди; ему показалось, что многие смотрят на холм налитыми кровью глазами и грозят кулаками. В наступившей тишине до Мазу доносились лишь приглушенный плач женщин, проклятия мужчин, стоны детей. Что же с ним будет? Куда идти? Что делать? Пустота, которую он часто ощущал вокруг себя, теперь, словно бездонная пропасть, разверзлась перед ним. Картина совершенного злодейства уже не стояла у него перед глазами, но мысль о содеянном преследовала Мазу так же неотступно, как тоска по Бастарде. Одиночество росло и ширилось. Оно становилось огромным, как последние круги, расходящиеся на воде от брошенного в пруд камня. Сейчас Мазу испытывал тот же смутный страх, что и в зимние ночи, когда он вздрагивал от шелеста упавшего листа; он ждал возмездия, безжалостного, таинственного, хотя и не знал, кто его свершит и когда. Мазу вдруг начало казаться, что лес, скалы и даже стада стали враждебны ему: теперь надо было защищаться, готовиться к борьбе. Он подозрительно озирался вокруг, глядя на печальную долину, залитую яркими лучами солнца, которое с голубого бездонного неба золотило напоенный летними запахами лес.
И вот так, озираясь, в диком исступлении он заметил на крайней скале старика нищего, которого встретил утром; за ним гуськом шли солдаты. Заметив Мазу, солдаты начали еще быстрее взбираться по крутой, обрывистой тропинке. Теперь страх принял реальную форму: грозно сверкали штыки, угроза нарастала с каждым шагом солдат, она звучала в их злобных ругательствах. Чувство страха стало таким же отчетливым, как инстинкт самозащиты; Мазу схватил два камня и побежал к Черному гроту. «Эти люди наверняка за ним идут, потом они свяжут его, точно волка, и убьют, как бешеную собаку, но прежде, прежде он им покажет». Бедняги еще на скалу-то не взобрались, а уже вконец запыхались, и вспотели, и на каждом шагу спотыкаются, скользят, падают. Раньше чем старик и солдаты доберутся до Креста разбойников, он успеет скрыться в пещере. Мазу испытывал горькую радость от того, что им не удастся догнать его и что он может побороться с ними. Добравшись до расщелины, он вскарабкался на скалу и, словно горный орел из своего гнезда, зорко посмотрел вдаль. Он сразу увидел старика нищего, который, показав пальцем на Черный грот и на поднимавшееся туда стадо, уверенно повел солдат к пещере. За ними шло множество крестьян с факелами из соломы и сухих веток в руках. «Они узнали о Черном гроте и уверены, что я там и что уж в самой пещере им удастся меня изловить. Пусть себе думают. Сразу видно, что они и в пещерах-то не бывали». А пока что Мазу спрятался в расщелине между скалами, но и здесь его неотступно преследовала мысль о женщине с флагом. Он отчетливо видел перед собой черные косы, нежный взгляд черных глаз, мысленно гладил ее теплое, гладкое тело, чувствовал, как вздрагивает она, обнимая его. Мазу решил, что надо спуститься в долину, отыскать и в последний раз увидеть Бастарду, потом унести ее сюда, в горы, пусть даже мертвую. Придется дожидаться ночи, днем его могут в долине поймать и убить: тот нищий, наверно, донес на него. Бедная Бастарда! Поняла ли она, умирая, что он отомстил за ее измену и
Мазу сбросил туши и шкуры в неглубокую яму и завалил ее большим камнем. До него отчетливо донеслись слова нищего: «Я сам видел, как он сюда вошел; теперь уж ему от нас не уйти, поставьте часовых и зажгите факелы». Мазу вздрогнул, потом он вскарабкался вверх по сталактитовой глыбе, перескочил на выступ скалы и очутился на площадке, откуда была видна почти вся длинная пещера. «Я мог бы убить их всех, — горько усмехнувшись, подумал Мазу, — но они сейчас в моем доме и ничего не смогут со мной сделать, поэтому, так и быть, не стану их трогать».
Крестьяне приближались, освещая себе путь горящими факелами; в Черном гроте постепенно становилось светло и дымно; солдаты почти ощупью подвигались вперед. Вдруг они вскрикнули от изумления. Оглядевшись вокруг, они увидели, что, точно по волшебству, попали из темной пещеры в огромный красивый зал, похожий на готический собор, с множеством колонн, из которых одни наполовину разрушились, другие почти упирались в свод, третьи упали. С потолка свисали белые опрокинутые пирамиды, тонкими и толстыми нитями тянулись до самой земли белоснежные сталактитовые гирлянды… В стенах зияли глубокие дыры, и тут же, рядом, пучились чудовищные бугры скал, застыли какие-то странные фигуры. В лучах света каждый уголок зала искрился и блестел, внезапно менялся, принимал причудливые, фантастические очертания: на стенах вдруг появлялись маленькие алтари из топаза, сапфировые канделябры, алмазные призмы, пышные переливающиеся складки белой материи, разноцветные граненые многоугольники. Солдаты словно превратились в детей; они смотрели вокруг, разинув рты от изумления. С каждым шагом перед ними возникали новые картины: сталактитовая колонна вблизи превращалась в изваяние непорочной девы Марии, гирлянда — в ангела в длинном, теряющемся во тьме одеянии. На земле сидели какие-то неведомые звери: огромные ящерицы, медведи, слоны, змеи, готовые к прыжку и такие большие, что хвост у них волочился по земле, а голова почти касалась свода, стояли уродливые человечки, валялись головы неведомых гигантов. А дальше, в глубине пещеры, сквозь тьму можно было различить новые залы, новые таинственные лабиринты. Огоньки двигались все дальше и дальше, никто уже не думал о Мазу: эта фантасмагория потрясла простодушных людей. Иногда сквозь балдахин из известняка пробивался белый свет, и всем казалось, что за стеною лежат горы ваты; еще шаг, и балдахин становился богатым пологом с бахромой, прикрывавшим каменную гробницу. Немного повыше тянулись аркады и мосты, виднелись мавританские окна замков, коринфские капители, убегали вдаль длинные ряды низких колонн, напоминавших трубы органа. Широкие коридоры вели в огромный собор, своды которого, казалось, невозможно было хорошенько разглядеть из-за неподвижных облаков и гигантских сталактитовых сосулек; с земли же вздымались ввысь обелиски, башни с колоколами, полуразрушенные монументы. Внезапно за поворотом скалы в лицо солдатам ударила струя свежего воздуха: наклонившись, они увидели темную бездонную пропасть; чуть подальше, дугой низвергаясь вниз, бурлит водопад, рассыпая тысячи изумрудных брызг, и вот уже открывается новый удивительный зал. Так и кажется, будто на одной из стен изображен повешенный монах, а в другой стене высечена крохотная гробница. Внезапно под ногами начинают осыпаться камни: спуск, подъем, опять крутой спуск, своды темного зала становятся все ниже и ниже и вот уже нависают над самой головой, широкие коридоры превращаются в узкие щели, которые в конце концов выводят на широкую дорогу, защищенную с обеих сторон огромными валунами, и кажется, будто кто-то раскинул у дороги пологие и островерхие шатры. Сразу за дорогой началась каменная чаща. Здесь росли самые различные деревья и кусты: стройные сосны и могучие дубы, высокие финиковые пальмы и прямые стебли проса, огромные кочаны цветной капусты, гроздья рябины и ягоды можжевельника, колючая ворсянка и осыпанный белыми листьями акант. Каждое дерево, каждый куст были прозрачными, словно живыми, и казались еще белее на фоне каменных стен в узоре из черных цветов. Но стоило только дотронуться рукою до этих цветов, как они исчезали. Очарованные этим чудесным видением, солдаты шли вперед и вперед, не думая ни о возвращении, ни о том, куда же они в конце концов придут. Стаи летучих мышей, отделившись от потолка, начинали внезапно кружиться над горящими факелами, нагоняя страх на солдат, и затем исчезали в кромешной тьме. Шум подземных вод жалобным эхом отдавался в пещере, где сам воздух был пропитан запахом сырой земли, предупреждая, что под ногами глубокие колодцы. Факелы оставляли за собой кольца густого дыма, дрожащие языки пламени то разгорались, то затухали, и в этой причудливой игре света и тени перед глазами солдат возникали странные видения. Солдаты вопросительно смотрели друг на друга; как бы желая убедиться, что это всего лишь обычная пещера, они перекликались, откалывали куски сталагмита. В этой пугающе темной, полной странных шумов пещере со стрельчатым сводом и могучими колоннами Мазу стал казаться этим людям каким-то фантастическим существом; он представлялся им сейчас гигантским пауком, который переползает через расщелины со скалы на скалу; солдат и крестьян было много, и их больше страшило неведомое, чем живой Мазу. А между тем Мазу неотступно следил за ними. Внезапно он сбросил вниз обломок скалы, до смерти напугав их, потом громко рассмеялся, и им казалось, что это хохотал дьявол. Многие стали говорить, что надо возвращаться, но офицер и слушать об этом не хотел: надо прежде изловить этого зверя. Мазу заревел по-медвежьи; в одно мгновение все сгрудились вместе и вскинули ружья, кто-то из солдат выстрелил, и им показалось, что пещера рушится. Каждый в страхе подумал, что это рычал дикий зверь, крестьяне начали все громче возмущаться, и даже старик нищий стал доказывать, что дальше идти невозможно. Офицер посмотрел на часы. «Приближается ночь», — подумал он, но, не желая признать себя побежденным, приказал искать еще четверть часа, а потом уж, они так или иначе повернут назад.
Земля стала уже не сырой, а просто грязной, начался спуск; все реже встречались им теперь на пути аркады; где-то вдалеке можно было различить одинокую колонну. Неожиданно свет факелов заметался по блестящей глади воды.
— Назад! — закричали крестьяне. — Это озеро дьявола!
Перед ними расстилалось черное озеро, очертания которого терялись в густой тьме. Неподвижная вода казалась свинцовой. Время от времени откуда-то со дна доносился глухой, всхлипывающий звук.
Назад они возвращались вконец обессиленные, спотыкались, падали, с трудом подымались. На полпути им померещилось, что факелы вот-вот погаснут, и тут их охватил неописуемый ужас. Мазу мог, воспользовавшись темнотой, перебить их. Они загасили все факелы, кроме одного, решив, что их надо беречь как зеницу ока, и, держась поближе к единственному горящему факелу, с удвоенной энергией зашагали дальше. И чем ближе подходили они к выходу, тем сильнее росло у них желание выбраться на поверхность и крепло убеждение, что им не поймать этого зверя. Нависавшие над головой остроконечные камни казались им копьями, которыми Мазу может насквозь пронзить любого из них. Поэтому они шли пригнувшись, вытянув вперед руки, напряженно прислушиваясь и до боли вглядываясь в темноту. Изумление перешло в страх. А куда спрятался этот зверь Мазу? Его необъяснимое исчезновение представлялось им столь же загадочным, как и сама пещера; может, он задумал сыграть с ними злую шутку? Но когда они добрались до первой залы, к ним вернулось мужество. Нищий, который надеялся на богатое вознаграждение, велел крестьянам зажечь все факелы и обыскать каждый уголок, — безуспешно. Когда наступила ночь, Мазу выбрался из пещеры, сказав часовым, которые не знали его в лицо, что он пойдет собрать еще немного веток. Солдаты ничего не заподозрили, и он побрел через лесную чащу, направляясь в долину. Он хотел в последний раз взглянуть на свою Бастарду, хотел унести ее к себе в горы. Ему было больно до слез, и не раз он ничком валился на крутую тропинку склона. Над дальней горою взошла светлая, точно прозрачная луна, но в долине по-прежнему царила тьма, лишь кое-где мерцали редкие огоньки.
Когда солдаты выбрались из пещеры и снова увидели над головой звездное небо, они словно обезумели от счастья; крестьяне погасили факелы, а старик нищий подобострастно сказал офицеру, что уж коль скоро он взялся вести их, все и должно было кончиться благополучно. Но офицер оставался мрачным. Ему не улыбалось вернуться с пустыми руками. В долине ждут, что он возвратится с пойманным Мазу. Офицер приказал солдатам устроить засады: в чаще, в кустах, за скалами. Но было еще светло, как днем, и потому укрыться было не так-то просто. Все же, — кто плотно прижавшись к земле, кто устроившись в кустах, кто встав на колени, — они стали следить за лесной тропинкой. Лес безмолвствовал. Так, в напрасном ожидании, прошел почти час. Офицер неподвижно ждал. «Если только Мазу не ушел навсегда из этих мест, мы его непременно поймаем». Время от времени он осторожно поднимал голову и смотрел, не поднимается ли кто-нибудь по тропинке. Вдруг со стороны Креста разбойников донеслось шуршание сухих листьев. «Должно быть, это ветер», — решил офицер, но все же стал всматриваться в просвет между деревьями. Чья-то тень неслышно подкрадывалась все ближе и ближе. Наконец незнакомец вышел на тропинку, остановился, прислушался. Он нес на плечах какую-то вещь, край которой задевал за кусты. Потом, успокоенный тишиной, он подошел к Кресту разбойников, осторожно положил на землю свою ношу и встал на колени. Офицер ясно различил труп женщины и узнал в склоненном человеке Мазу: ему хорошо описали наружность пастуха. Взяв с собою двух солдат, офицер, поминутно останавливаясь, с великой осторожностью, стараясь не дышать, стал босиком подкрадываться сзади к этому зверю, как он его называл. Он видел, что Мазу склонился над мертвой и гладит ей волосы, целует руки, зовет ее. Казалось, он позабыл обо всем на свете; неотступно глядя мертвой женщине в лицо, он часто наклонялся и что-то шептал ей на ухо, гладил ее по щекам, прерывисто всхлипывая, прикладывал руку к ее сердцу…