Итальянский след
Шрифт:
– Хорошая идея. Но ты вроде сомневаешься, что они у него имеются в наличии?
– Ну хоть видимость какая-то осталась! Будет что в дверь зажать, будет за что подвесить!
– Как бы нас с тобой после этого не подвесили за… Понимаешь, да?
– Как же, как же, Паша, очень хорошо понимаю, – зачастил Худолей. – Знаешь, что я думаю, Паша? Хочешь знать, что вообще я думаю, хочешь?
– Слушаю тебя внимательно.
– Есть закон, и мы его служители, да? Закон превыше всего, да? Как фраза звучит прекрасно! Нет, наверное, ни одного фильма, где бы эти идиотские слова не звучали в том или ином исполнении. Но с жизнью эти слова не имеют стопроцентного соприкосновения.
– А мы во имя закона должны его нарушать? – проговорил Пафнутьев. – Я правильно тебя понял?
– Да!
– Согласен, – буднично согласился Пафнутьев. – Всегда готов. Но! Ты только что сам сказал, что папаша не всегда забывает с ремня снять медную пряжку, когда выражает свою любовь к отпрыску. Мне продолжать?
– Я не говорю о системе! Я не говорю о чем-то повальном и всеобщем! Я говорю о нас с тобой, Паша! Учитывая нашу с тобой мудрость, преданность делу, любовь к людям…
– Особенно к некоторым!
– Да, Паша! Да! Особенно к некоторым! Но если я до генного трепета люблю одного человека, то не значит ли это, что я люблю все человечество?!
– Недавно, помнится, кто-то собирался город взорвать? – невинно спросил Пафнутьев. – Уж не из любви ли к этому городу и к его несчастным обитателям, погрязшим в распутстве, корысти, воровстве, пьянстве, а?
– Паша, я всегда говорил, что ты человек чрезвычайно умный. По уму ты превосходишь самого влиятельного и представительного человека, которого мне довелось видеть в жизни, – Ивана Ивановича Сысцова. Ты выше, Паша, гораздо выше. Но вот в тонкости мышления тебя не заподозришь, это уж точно, не заподозришь, Паша, не заподозришь!
– Подозревать мы с тобой обязаны по долгу службы.
– Да, Паша, да! Когда я говорил, что готов взорвать город и превратить его в пыль, смердящую, завивающуюся на мертвом ветру этакими маленькими смерчами… Это же образ, Паша, это художественный образ, кстати, очень неплохой! И когда я говорю, что мы с тобой зажмем пияшевские яйца в дверь – это тоже образ, потому что подобное невозможно сделать физически, в дверь мы зажмем только пияшевские пальцы! Пальцы, Паша!
– А, так бы и сказал, – миролюбиво проворчал Пафнутьев. – На пальцы я согласен. Уговорил. Но он скажет только то, что мы с тобой уже знаем. Международный бордель, девочки из ближнего зарубежья, туристическая компания, специально для того созданная, чартерные рейсы, итальянский филиал во главе с неким Массимо… Кстати, я очень скоро буду знать всю его подноготную.
– Паша, как?!
– Уже пошел запрос в Интерпол. Одна красивая девочка подарила мне целую пленку, отснятую в Италии. И там этот Массимо во всей красе, на фоне девочек, на фоне своего «Мерседеса». А номер «Мерседеса» так хорошо виден, так удачно получился, что одним только номером можно любоваться, забыв о прелестях наших красоток. И Пахомова, и твой гомик Пияшев на этих снимках, и импозантный Сысцов.
– Так ты к ним уже протянул свои шаловливые пальчики! – с восхищением воскликнул Худолей.
– Пока мои пальчики хватают только воздух.
– Но воздух уже насыщен вонью этих отвратительных людей!
– Насыщен, – кивнул Пафнутьев.
– А если снимок предъявить Пияшеву?
– Он с удовольствием им полюбуется. Да, скажет, прекрасная была поездка. До сих пор под впечатлением. Не подарите ли фотку, Павел Николаевич, спросит он у меня изысканным своим голосом.
– До чего скользкий тип, – сказал Худолей. – Прямо гадина какая-то земноводная.
– Тебе виднее. Ты с ним общался. И по телефону, и лично, причем совсем недавно, прошлой ночью… Сверхъестественные способности ничего не подсказывают?
– Подсказывают. Это была не последняя наша встреча. Наши с ним встречи только начались. И знаешь, Паша, что я скажу… Я вот что скажу… И в жизни государства, и в жизни отдельного человека наступают иногда периоды, когда во имя высших целей можно и должно нарушить устоявшийся порядок!
– Ты имеешь в виду закон?
– Да, я имею в виду закон. Я не говорю о желательности или допустимости… Я говорю о необходимости. Его просто необходимо нарушить во имя спасения страны, государства или же во имя спасения маленького, невзрачного, поганенького человечка, – Худолей постучал себя по груди тощеватым своим кулачком.
– А вопрос стоит именно так – спасение или гибель?
– Да, Паша, да. Я тебе об этом уже говорил.
– Ты становишься опасным человеком, – Пафнутьев внимательно всмотрелся в Худолея.
– Я всегда им был, – Худолей вскинул голову и повернулся к окну, чтобы Пафнутьеву лучше был виден его гордый профиль. Шуткой Худолей попытался смягчить слишком уж серьезное свое заявление.
– Ну-ну, – проговорил Пафнутьев.
Худолей уходил огорченный, и походка у него была расслабленной, даже неуверенной – не так идет человек, который принял наконец решение важное, может быть, даже отчаянное. Худолей узнал все, что хотел, все, что требовалось для принятия решения. Примерно так, наверное, должен себя чувствовать безумец, который перешел через зыбкий, ненадежный, раскачивающийся мост, перешел, обильно поливая его бензином, а ступив на твердую почву, зажег спичку и, не глядя, бросил ее за спину.
Худолей постоял у окна, прошелся по коридору, внимательно всматриваясь в таблички на дверях, в лица идущих навстречу людей, здоровался, как-то старательно здоровался, чуть ли не с полупоклоном – не то он видел все это как бы внове, не то прощался и с коридором, и с людьми, которые в нем обитали. Да, наверное, это надо сказать – прежняя жизнь, наполненная отпечатками пальцев, фотографиями трупов, извлеченными из них пулями, уликами и доказательствами, эта прежняя жизнь потеряла для него всякий итерес. Он смотрел на нее как бы издалека, чуть сверху, как смотрит на остывающее тело отлетевшая душа. С любопытством, благожелательно, но без малейшего сожаления о брошенной оболочке. Так говорят все, кому приходилось умирать, но посчастливилось вернуться назад, выжить, вспомнить и рассказать.
Кто-то, оглянувшись на Худолея, мог подумать, что тот бредет бесцельно и опустошенно – а что взять от эксперта, который не упускает случая поддать, который только об этом и думает, к этому стремится и в этом видит смысл своей бестолковой жизни, что с него взять?
А между тем это была бы ошибка. Худолей шел целеустремленно и добрался наконец до окна, из которого была видна вся площадь перед зданием. Он без труда, привычно нашел машину Пафнутьева, убедился, что Андрей сидит на месте, и по его позе понял, что тот никуда не торопится и в ближайшие пятнадцать минут вряд ли отъедет. А Худолею больше пятнадцати минут и не требовалось.