Итальянский след
Шрифт:
Уходя, уже от двери, Худолей увидел, как Пияшев от стойки бара приветственно машет ему рукой – молодец, дескать, обалденную бабу оторвал, мужик! В ответ Худолей потряс в воздухе высоко поднятым кулаком – все в порядке, старик, все отлично.
Такой примерно состоялся между ними бессловесный разговор.
Спустившись со ступенек, Майя раскрыла зонтик, взяла Худолея под руку, склонилась к его плечу, будто была уверена, что за ними до сих пор наблюдают от барной стойки, до сих пор в чем-то подозревают и испытывают.
– Мне кажется, в убийстве вы
– И его тоже.
– Есть за что?
– У него свое понимание жизни. То, что мы принимаем за шутку, для него смертельное оскорбление, то, что мы называем нормальными человеческими чувствами, для него страшные убытки. И потом… Напрасно они взяли наших девочек. Мы ведь в степи выросли, на воле. Да, дрогнули, да, деньги понадобились, да, упали… Но в глубине души мы остались прежними. С нами надо бы поосторожнее. Что-то Надя выдала им, что-то выдала. Со страху убили Надьку, и Тайку со страху. Они ведь понимают, что по ножу ходят. Знаете, что я вам скажу… – Майя даже остановилась, словно пораженная собственным прозрением. – Я вам сейчас такое скажу, такое скажу… Будут еще трупы.
– Я знаю, – легко согласился Худолей. – Я даже кое-кому сказал об этом, но мне не поверили. А вы меня, Майя, поддержали. Нас уже двое, – повторил Худолей слова, которые совсем недавно, совсем недавно, в этот же вечер кто-то сказал ему самому. Но у него не было времени углубляться в воспоминания – они с Майей уже приблизились к «Волге», в которой маялся водитель, ожидая странного клиента, так много знавшего о заказных убийствах.
– Я уж думал, что не придешь, – сказал он с облегчением. – Я уж думал – пошутил.
– Есть вещи, которыми не шутят, – веско произнес Худолей пафнутьевские слова и распахнул перед Майей заднюю дверцу. – Прошу вас!
Окинув прощальным взглядом беснующийся, полыхающий всеми цветами радуги ресторан, Худолей легко соскользнул на заднее сиденье и захлопнул дверцу.
– Завтра вы должны будете что-то отстегнуть этому хмырю? – спросил Худолей еще до того, как машина тронулась.
– Конечно.
– Сколько?
– Тысячу.
Худолей молча полез во внутренний карман пиджака и, вынув две бумажки, протянул Майе. Девушка поколебалась, но деньги взяла.
– Если не возражаете, будем считать, что это аванс, – Майя повернула к Худолею лицо, по которому проносились разноцветные блики света, каждую секунду меняя его выражение, возраст, цвет глаз, губ, волос.
– Будем, – кивнул Худолей. – Куда едем?
– Я могу решать? Тогда на Садовую, пожалуйста. Это недалеко.
Худолей внимательно проследил, чтобы машина свернула в нужную сторону, перестроилась в нужный ряд. Водитель, словно чувствуя его недоверие, обернулся.
– Знаю я Садовую, знаю. Все будет путем.
– Скажите, Майя, а как бы мне с вами связаться? Завтра, например, послезавтра?
– Не надо со мной связываться. Я уезжаю. Сегодня. – В свете очередного фонаря Майя посмотрела на маленькие свои часики. – Да, это уже будет сегодня. В Пятихатки еду. На две недели.
– А если я попрошу вас остаться?
– Не хочу быть третьей.
– Есть причины?
– Как-то нехорошо смотрел сегодня в нашу сторону Игорь… Обычно он так себя не ведет. Думаете, вы сбили его с толку своим роскошным ужином, красным вином, бутербродами? Ничуть. Что-то он нервничал сегодня, что-то чуял.
– Он даже рукой мне помахал, – озадаченно проговорил Худолей.
– Это я и имею в виду. Вот моя визитка, – Майя, порывшись в сумочке, протянула Худолею в темноте мятую бумажку, а он, не сразу нащупав ее, наткнулся на холодную девичью ладонь и содрогнулся – это была совсем молоденькая, мокрая от дождя ладошка. Почти как у Светы, почти как у Светы.
Ночь была длинная, суетная, и Пафнутьев, войдя утром в свой кабинет и усевшись в жесткое кресло, невольно откинулся на спинку и закрыл глаза. В коридоре, за дверью начиналась обычная служебная жизнь, стучали частые шаги, слышались женские и мужские голоса, чаще почему-то женские, видимо, женщины слишком многое в жизни принимают близко к сердцу. Все, видите ли, их волнует, тревожит, выводит из себя. Перед мысленным взором Пафнутьева проносились события прошедшей ночи, но были они беззвучны и не было в них уже того огня, страсти, накала, это уже были воспоминания.
– Здравствуйте, Павел Николаевич! – прозвучал вдруг голос громкий, вызывающе радостный.
– Здравствуйте, – пробормотал Пафнутьев, не открывая глаз, не пытаясь даже понять, кто его приветствует спозаранку.
– Доброе утро!
– Садитесь, пожалуйста, – Пафнутьев с тяжким вздохом посмотрел наконец на вошедшего. Это был Худолей. – В твоем голосе столько силы, столько молодого задора, что я уж подумал…
– Ну? Ну? Что вы подумали, Павел Николаевич?
– Что Света нашлась.
– Не нашлась. Но вот что я хочу сказать, Паша… Убивает человека не сама утрата, потеря, убивает невозможность что-либо исправить, изменить, вмешаться. Понимаешь? Самое страшное – состояние беспомощности, состояние полнейшей зависимости от других, даже неизвестных тебе людей.
– Они перестали быть неизвестными?
– Да! – закричал Худолей. – Да, Паша! Его зовут Игорь Леонидович Пияшев. Запомнил? Игорь Леонидович Пияшев. Сутенер, каких свет не видел. Бывший актер, бывший челнок, он даже вел уроки дикции и ораторского искусства. Вообще, в нем все бывшее, кроме одного – сутенер. Международного масштаба, Паша. Прошу это учесть.
– Учту, – кивнул Пафнутьев, начиная наконец понимать происходящее. – Это он девочек убил?
– Если и не он, то он все об этом знает. Нужно только одно – чтобы он заговорил.
– Что же нужно?
– Пальцы в дверь. Или еще что-нибудь… Но тоже в дверь.
– Это плохо. Так нельзя. Его надо убедить.
– В чем, Паша?!
– В том, что живет неправильно, безнравственно.
– Ты это всерьез?!
– Конечно, нет. Шутка.
– Таких шуток не бывает, – недовольно проворчал Худолей. – Паша, хочешь скажу страшную вещь?