Иуда. Предатель или жертва?
Шрифт:
Подобно пастырю из «Книги Пророка Захарии», Иуда хочет бросить деньги в церковную сокровищницу; теперь он понимает, что содеянное им того не стоит, это худшее, что можно было сделать. И подобно Ахитофелу, изменившему царю Давиду, а затем удавившемуся (2-я Царств 17:23), Иуда вешается сам, что подтверждает вероятность того, что он донес на Иисуса, не осознавая, что это обернется пролитием «крови невинной». [77] Фраза «Тогда Иуда, предавший Его, увидев, что Он осужден» позволяет предположить, что Иуда не думал о том, что его действия могут повлечь смерть Иисуса. Но осудили его те же самые люди, что презрели Иисуса. [78]
77
Гартнер проводит обширный анализ общности типологии Иуды и Ахитофела (Gartner, 30—39).
78
Первым обратил внимание на то, что именно Иуда доказал силу учения Иисуса, и потому он не может служить примером совершенного отступничества, Ориген (ок. 185— 254 гг.) в своем труде «Против Цельса» (2,11). Греческое слово «metamele{10}theis», означающее «угрызения совести» или «сожаление» и употребляемое для определения Иуды, предполагает «осознанное решение, принимаемое со временем» (Saari, 92).
Включая в свое повествование сцену самоубийства Иуды, Матфей вбивает клин между Иудой и иудейскими властями и связывает Иуду с Иисусом. Замученный совестью Иуда бросает деньги в храме, поскольку первосвященники предают Иисуса смерти. В том, что первосвященники берут и используют «кровавые деньги» Иуды, содержится намек и на их ответственность за смерть Иисуса, поскольку к моменту распятия Его на кресте Иуда, отказавшийся от денег, уже мертв. При этом первосвященники остаются совершенно безразличными к греху Иуды, заключающемуся в том, что он предал «кровь невинную», подобно тому, как иудеи - теперь характеризуемые как «весь народ» - остаются безучастными к сомнениям Пилата по поводу предаваемого смерти Праведника. По версии Матфея, Пилат был упрежден через сон своей жены о невинности Иисуса и потому «умыл руки пред народом, и сказал: невиновен я в крови Праведника Сего». Следовательно, вся ответственность за распятие Иисуса ложится на иудеев, сознательно обрекших на проклятие своих детей: «Кровь Его на нас и на детях наших» (27: 24—25). Чаша вина Христова — это «Кровь... нового завета, на многих изливаемая во оставление грехов» (26: 28); Иуда удостоверяет, что то «кровь невинного»; на его грязные деньги куплена «земля крови», кладбище для странников. Здесь, как и часто впоследствии, Иуда, отделяемый от иудеев, выигрывает с моральной точки зрения.
Едва ли стоит говорить, что самоубийство как акт раскаяния нельзя объединять с распятием невинного: о человеке, заслуживающем смерти за преступление и повешенном на дереве, Второзаконие говорит: «проклят пред Богом всякий, повешенный на дереве» (21:23). Нов Послании к Галатам (3: 10—14) Павел приводит эту цитату из еврейской Библии, чтобы отменить это положение Закона, поскольку «Христос искупил» своих последователей от «клятвы закона». [79] А если учесть то, что распятие считалось позорной казнью, жуткий параллелизм просматривается в том, что Иуда, ассоциирующийся с «землею крови», и Иисус, умирающий на лобном месте, — оба по своей воле отказываются от жизни на стволе дерева или доске. Идеал сакрального самоубийства Христа, совершившего суицид, восходит к древности: «Какой бы странной ни казалась некоторым идея суицида Христа, — пишет Джек Майлс об Иисусе, добровольно отказывающемся от своей жизни, — эта идея, которая может найти одобрение у христианина, даже фанатичного» (169). [80] Сначала Иисус покорно соглашается на распятие, затем Иуда вешается на дереве. «Совершенно одинокий, предающийся самобичеванию» Иуда убивает себя, «даже не дожидаясь решения Пилата», и тут уместно напомнить, что «ни один Завет не содержит ни слова против самоубийства» (Даубе 312, 314). [81]
79
«Павел опровергает этот довод, помещая его вниз строфы», тем самым соотнося иудейский закон с «проклятием», тогда как «Христос, повешенный на дереве, взял на Себя проклятие закона» — так примерно интерпретирует строки 3:10-14 из «Послания к Галатам» (Ruether, 101).
80
«Неужели Он убьет Сам Себя?» — этот вопрос, которым задаются иудеи, когда Иисус объясняет: «Я отхожу» (Иоанн 8: 21—22). В «Христе» Майлс упоминает оправдание Джоном Донном самоубийства, «в котором Иисус Сам являет первый пример в числе всех самоубийств прошлого» (169), а также теологический труд Пьера-Эммануэля Дозо «Самоубийство Христа» /Pierre-Emmanuel Dauzat, Le Suicide du Christ/, идея которого восходит к Евангелию от Иоанна.
81
«Только с VI в. добровольный уход из жизни стал осуждаться, как противозаконный, и единственную во всем Писании поддержку запрета мы находим только в шестой заповеди: “Не убий”» (Saari, 72).
Эту жуткую параллель между Иудой с безвольно висящим телом и лицом, обращенным к небу, и Иисусом, поднятым и распятым на кресте, воссоздает пластина слоновой кости северо-итальянского ларца, датируемого 420—430 гг. н.э. Контраст между свисающими конечностями Иуды и его обращенным вверх лицом вызывает сострадание к его участи. Мария, еще один апостол и римский воин, проявляющие внимание к фигуре справа, служат намеком на то, что шокирующая театральность публичного распятия Иисуса затмила личную трагедию Иуды. В этой композиции явно слышится отзвук пусть и не выраженной ясно в тексте Матфея мысли о том, что самоубийство Иуды явилось результатом его заблуждений насчет возможных последствий своего доноса на Иисуса, равно как и нарушенного им золотого правила Иисуса: «Как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними» (7: 12). У ног Иуды лежит брошенный кошелек. Преисполненный раскаяния, Иуда в конечном итоге, как и Иисус, изобличает безнравственность иудейских властей. Таким образом, в Евангелии от Матфея именно иудеи, а вовсе не Иуда, воплощают лицемерие народа, не исполняющего того, что проповедует.
Резким контрастом раскаянию Иуды еще до распятия Иисуса в Евангелии от Матфея предстает обращение иудеев после Его распятия к Пилату с прошением поставить охрану у гроба Иисуса, чтобы его ученики не украли Его тело и не распространили ложные вести о Его Воскрешении. Когда же фоб обнаруживают пустым, первосвященники и старейшины подговаривают римских воинов, посулив им деньги, пустить слух о том, что ночью, когда они спали, тело Иисуса выкрали его ученики. Манипулирование людьми, подтасовка фактов, подкуп и обман, на которые идут иудейские старейшины, резко контрастируют с молчаливым страданием Иисуса и Иуды. Итак, Матфей включает в свое повествование новый фрагмент о немедленном раскаянии, обращении и смерти Иуды. Но позволило ли ему это внести и другие существенные смысловые корректировки в версию Марка, прежде всего, в описание Воскрешения Иисуса и Его воссоединения со своими учениками? Этот вопрос возникает не случайно: ведь Иуда у Матфея оказывается первым, кто постигает ценой своей жизни божественную сущность Иисуса. Обращение Иуды предсказывает то, что доказывает Воскресение — божественную ипостась Иисуса. Если в Евангелии от Марка содержится намек на то, во что, возможно, он верил - не Иуда, но Бог «предал [Сына Своего] за всех нас» (К Римлянам 8:32), -
Конечно, подобная интерпретация параллелей между Иисусом и Иудой, навеваемая воспроизводимыми Матфеем деталями, не является обязательной или безусловно верной. Но все же брошенная Земля крови горшечника прочно связывает Иуду с теми, кто умирает на чужой земле, без родных и близких, без своих обрядов и ритуалов, без своей истории. [82] То, что Иуда заплатил за грехи своей жизнью, подчеркивается в заключительной главе Евангелия, в которой Матфей описывает «одиннадцать учеников», идущих в Галилею, чтобы увидеть воскресшего Христа (28:16). Несмотря на то что Матфей настаивает на осуждении и наказании тех, кто грешен, его Евангелие закладывает основы для возможного восприятия в дальнейшем Иуды, как воплощения отчаяния, жуткого предшественника Иисуса, в равной степени чуждого обладающим властью римлянам и лицемерным иудейским правителям, контролирующим народ Иудеи. Тонкую грань между самоубийством и жертвенностью вскрывает противопоставление смертей Иуды и Иисуса: Иуда принимает смерть в наказание, Иисус идет на смерть смиренно, сознательно принося себя в жертву. Наконец, своею смертью Иуда, образно выражаясь, исполняет наказ Иисуса, который Он проповедовал ученикам: «Ученик не выше учителя, и слуга не выше господина своего; довольно для ученика, чтобы он был, как учитель его, и для слуги, чтобы он был, как господин его» (10: 24—25, выделено автором).
82
Маккоби связывает поле горшечника с пророчеством Иеремии (19), в котором тот предсказывает о том, что будет сокрушен «горшечников сосуд» и Тофет превратится в долину убиения, где будут хоронить людей (Maccoby, 46), и таким образом намекает на переосмысление евангелистами строф из еврейской Библии (47). Саари поясняет, почему «связь между полем горшечника, Землей крови и пророчеством Иеремии сложна для понимания» (Saari, 96).
Читатели, пытающиеся оценить степень вины и раскаяния Иуды, могли бы оправдать его на основании нравственных и этических принципов, которые Иисус у Матфея провозглашает в Своих беседах и притчах: «молитесь за обижающих вас и гонящих вас» (5:44); «если вы будете прощать людям согрешения их, то простит и вам Отец наш Небесный» (6:14); «не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить» (10:28); «потерявший душу свою ради Меня, сбережет ее» (10: 39). И если Милтон Уильяма Блейка, толкующий пути Бога к людям, бессознательно ставит себя в один ряд с Сатаною, то Матфей, возможно, сам того не желая, поддерживает Иуду, который в конечном итоге следует наставлениям Иисуса в Евангелии, что открывает возможность более поздним интерпретаторам для толкования его мотивации.
Одержимый Сатаной изменник у Луки
С каждым изменением, которые Лука привносит в евангельское повествование, Иисус наделяется все большей божественной силой, тогда как Иудой все больше овладевает сатанинское зло, при том что их история преподносится автором, как «тщательное исследование» отдаленного прошлого (Лука 1:3). [83] Если у Матфея Иисус только предвидит свою участь, то в Евангелии от Луки иногда кажется, будто Иисус регулирует все происходящее, контролирует весь ход событий, необходимость которых Он признает и утверждает (9: 22,44; 13:33; 17:25). С того момента, как евангелист устами Ангела Гавриила заявляет об Иисусе как «Сыне Божьем» и до явления воскресшего Иисуса двум ученикам, следовавшим в Еммаус, Иисус Луки ассоциируется с чудесными исцелениями и поучительными притчами, подчеркивающими Его исполненность Святого Духа и тесную с ним связь (4:1), а также Его доброе отношение не только к нищим и женщинам, но и к презиравшимся в иудейском обществе сборщикам податей, самаритянам и римлянам. Ведь движут Иисусом в этом Евангелии универсализм, идеи всеобщности бытия, сделавшие потом новую Церковь столь привлекательной и для неевреев. [84] Иуда же, воплощающий бесчестность и низость иудейских властей, не ведающих, какое зло они творят, начинает лишаться прощения.
83
«Любовь Марка к историческому настоящему» не разделяли его последователи: «Если Матфей сохраняет настоящее время лишь в 21 из 150 случаев, в которых его употребляет Марк, то Лука говорит в настоящем времени лишь единожды» (Nickle, 142).
84
О придании Лукой особого значения Духу Святому и языческой церкви см. книгу Фридриксен «От Иисуса ко Христу» (Fredriksen, From Jesus to Christ, 27—36).
В первом перечне двенадцати у Луки указаны два апостола по имени Иуда — Иуда, сын Иаковлев, и Иуда Искариот, о котором Лука говорит, что он «потом сделался предателем» (6:16). Таким образом, в версии Луки Иуда предстает отнюдь не тем, кто совершит предательство лишь единожды, как у Матфея; евангелист сразу намекает на его изменническую натуру, на его отступничество, отпадение впоследствии от круга апостолов и их учителя. Сцену испытания Иисуса Дьяволом в течение сорока дней в пустыне, которое Иисус успешно преодолевает, Лука заканчивает словами: «И окончив все искушение, Диавол отошел от Него до времени» (4:13, выделено автором). Это время наступаете приближением праздника опресноков: «Вошел же сатана в Иуду, прозванного Искариотом, одного из числа двенадцати, и он пошел и говорил с первосвященниками и начальниками, как Его предать им» (22: 3—4, выделено автором). [85]
85
В Деяниях Сатаной одержим Анания (5:3).
По логике Луки, к сговору со священниками и «начальниками» храмовых соглядатаев Иуду толкает вошедший в него Сатана, и эту логику подкрепляет высказанное ранее Иисусом обвинение в адрес фарисеев о том, что внутренность их «исполнена хищения и лукавства» (11:39). Кроме того, иначе описана в Евангелии от Луки и предшествующая акту выдачи Иисуса сцена с алебастровым сосудом; женщина обливает своими слезами, обтирает волосами, целует и мажет миром лишь ноги Иисуса; Лука не упоминает ни высокой стоимости драгоценного масла, ни тридцати сребреников (см. 7: 36). Лука мотивирует предательство Иуды не духовными, политическими или корыстными целями, а простой одержимостью Сатаной. Во время Тайной Вечери Иуда получает свой кусок хлеба, подаваемого Иисусом, как Тело Его, и чашу вина, «нового завета» в Его Крови, после чего Иисус замечает: «Рука предающего Меня со Мною за столом» (22: 21). Затем Иисус провозглашает, что «Сын Человеческий идет по предназначению» и предрекает «горе тому человеку, которым Он предается» (22: 22). В этих словах раннехристианский теолог отец Тертуллиан (с. 155—230) усматривает «проклятие и угрозу рассерженного и негодующего учителя» в адрес Иуды, который «должен быть непременно наказан Им за грех вероломства» (354).