Иуда. Предатель или жертва?
Шрифт:
Как же произошло превращение Иуды из одного из нескольких соучаствующих наблюдателей искупительного самопожертвования Сына Божьего в главного преступника, повинного в распятии? И почему в более поздних Евангелиях Иуда превратился в исчадие злодейства, воплощенное зло? В своем анализе Нового Завета, дополненном работами ранних художников-иллюстраторов и научными выводами его толкователей более позднего времени, я предлагаю возможные варианты ответов на эти вопросы. [54] Сначала Иуда предстает ярким представителем своей когорты. Однако по мере того, как временной интервал между событиями, описанными в Евангелиях, и авторами, их описавшими, увеличивается, его положение меняется. Виновность Иуды в измене обрекает его на все большую изолированность, и постепенно он становится совершенно одиноким в своем окружении и всем роде человеческом — предателем людей. То есть поначалу выдача Иисуса Иудой трактуется как предопределенный и неизбежный акт, но в конечном итоге вероломство Иуды начинает вменяться ему в позорную вину.
54
Кладезем сведений о различных источниках, авторстве, историческом фоне, богословских комментариях и взаимосвязи Евангелий от Марка, Матфея и Луки, является труд Никла (см.: Nickle). О Евангелии от Иоанна см. Kysar.
Проще
55
Усилившееся после Иудейской войны размежевание иудеев и христиан прекрасно обрисовывает Фредриксен. Ее сборник, подготовленный к печати совместное Рейнхарцем, включает замечательные эссе на темы антииудаизма в Новом Завете, хотя и не фокусируются на фигуре Иуды.
Впрочем, я на этих страницах поступаюсь историчностью, предпочитая чисто интерпретационный подход. В попытке понять, как и почему Иуда начинает все больше ассоциироваться со всем иудейским народом, я обхожу споры об исторической важности или пророческом значении Евангелий. [56] Поскольку порочащие Иуду «связи с иудеями» со временем становятся все крепче, постепенная трансформация его образа высвечивает причины раскола между «христианами» и «иудеями». Хотя изначально эти два понятия были тесно переплетены: ведь все центральные персонажи Евангелий, за исключением римлян, были евреями по рождению и именно им адресовалось то, что впоследствии назовут христианскими уроками, проповедуемыми евреем Иисусом иудеям Галилеи и Иудеи; и в этом ракурсе образ Иуды, мечущегося между апостолами и фарисеями или храмовыми книжниками, логично воплощал взаимосвязь и проницаемость иудаизма и христианства в древнейшие времена. Меняющийся Иуда показывает, когда, как и почему диаметрально изменяется отношение к двум личностям, рожденным в одной вере и принадлежащим к одной вере: Иуда воспринимается иудеем, а Иисус — христианином.
56
Иными словами, я не задаюсь целью разрешить дилемму: следует ли трактовать Евангелия, как «исторические свидетельства» или как «облеченные в форму исторических свидетельств пророчества». Определения в кавычках почерпнуты из книги Кроссана «Кто убил Иисуса» (Crossan, Who Killed Jesus, 159); полемику между Кроссаном и Раймондом Брауном по поводу «статуса» Евангелий комментирует Коен (Cohen, 23-25).
Попыткам свести воедино или согласовать между собой различные евангельские свидетельства я предпочитаю сопоставление взглядов на Иуду как на «одного из нас» Марка и Матфея и его порицаемых образов как представителя «одного из них» Луки и Иоанна. Ведь именно это несоответствие в отношении к Иуде евангелистов закладывает основу для дальнейшего развития образа Иуды в культуре. Хотя эволюцию его образа со времен Средневековья до наших дней можно трактовать как своего рода поздние midrash (комментарии) к Новому Завету или его редактирование, т.е. расширение или правка. Равно, как и средневековых переписчиков и светских художников, обращавшихся к евангельским сюжетам, можно уподобить либо благочестивым корректорам, либо безбожным «редакторам» оригинальных, древних текстов.
Ведь они неизбежно соединяли воедино в своем сознании четыре свидетельства, расходящиеся едва ли не по всем аспектам, связанным с Иудой и сыгранной им ролью. А при любой попытке согласовать или соединить воедино евангельские повествования, как это было в послебиблейские времена, неясные или противоречащие друг другу фрагменты приходится объяснять, согласовывать, вычеркивать или вовсе предавать забвению. Вот и получается, что множественная личность Иуды обязана своим существованием многочисленным рассказчикам, выкладывающим из отдельных частей головоломки различные образы сообразно своему видению проблемы и воображению. И породили эту множественную личность Иуды — своенравного апостола, осужденной жертвы, ненавидимого изгоя — авторы канонических Евангелий. Разные «ипостаси» личности Иуды сосуществуют подобно тому, как в лицах Пикассо совмещаются несколько носов или ртов. Потому Иуда многолик, и каждый из его ликов высвечивается под определенным углом зрения. И эта множественность перспектив предсказывает уже в библейские времена превращение Иуды на средневековых и ренессансных полотнах в любовника Иисуса, а в художественной литературе XIX и XX вв. — в героического помощника и спасителя великого дела Учителя. Чтобы понять, как складывался этот коллаж из разных, но соотносимых портретов Иуды, я перехожу — не как специалист по древней истории, религии или лингвистике, а как исследователь текста — к сравнительному анализу Евангелий в хронологическом порядке их составления.
Заблудший апостол у Марка
Самая впечатляющая и сатирическая черта Иуды у Марка — это его сходство с другими апостолами: в том, как он был избран в ученики Иисуса, в своем служении, в своем общении с Иисусом, в своем неверии и в своей неверности. Эта схожесть, общность с другими Иуды усиливает одиночество Иисуса, Его ранимость и страдания в Евангелии от Марка. До того как Иуда впервые упоминается в этом самом раннем из Евангелий, Иисус уже «крестился от Иоанна в Иордане» (1:9) и слышал глас Бога с небес: «Ты Сын Мой Возлюбленный» (1:11); Он преодолел искушение Сатаны и уже собирал огромные толпы людей, наблюдавших, как Иисус изгоняет «духов нечистых», излечивает горячку, исцеляет прокаженного «расслабленного» (парализованного) и «сухорукого». Однако это Его последнее чудо, сотворенное в субботу, побудило фарисеев обвинить Его (3:6). Но люди продолжали приходить к Нему «в великом множестве», чтобы слушать Его притчи, хотя ни они, ни семья Его, ни ученики не разумели до конца Его иносказательные поучения (4:10-13, 3:21). Современные исследователи убеждены, что так было потому, что Иисус у Марка верит в то, что Он должен хранить в тайне свои устремления стать Мессией, скрывать Свою мессианскую роль.
Впервые упомянутый Марком в перечне двенадцати, избранных Иисусом «чтобы с Ним были и чтобы посылать их на проповедь, и чтобы они имели власть исцелять от болезней и изгонять демонов» (3: 14, 15), Иуда назван в этом перечне последним и отделен от других, как «Иуда Искариотский, который и предал Его» (3: 19). Однако предлагаемый Уильямом Классеном перевод этой строки, как «Иуда Искариот, который предал Его» (глагол «paradido{ll}ni» в греческом языке означал также «передать, вручить»), несколько сглаживает определение Иуды и, соответственно, смягчает осуждающий приговор, проводящий четкое и жесткое разграничение между Иудой и другими одиннадцатью (Klassen, 47—58). «Читатель или слушатель не знает ни того, является ли “предание” Иудой Иисуса негативным актом, ни того, кому будет передан Иисус» (Saari, 45). Поскольку апостолы передают благие вести, а Бог предает грешников на вечную смерть, «предание» Иудой Иисуса, возможно, и не подразумевает вероломства и измены. А учитывая приводимое Марком утверждение Иисуса о том, что будут «последние первыми» (10: \31), помещение Иуды в самом конце перечня учеников подкрепляет двусмысленность толкования. В любом случае, Иуда несомненно входил в круг учеников Иисуса, когда Тот послал апостолов проповедовать покаяние, дав им «власть над нечистыми духами» (6:7). Иуда точно соблюдал заповеди Иисуса, не взял в дорогу ничего, кроме посоха, — ни хлеба, ни денег — и, по всей вероятности, также «изгонял многих бесов и многих больных мазал маслом и исцелял» (6: 13). По-видимому, он, как Иаков или Симон (Петр), останавливался в разных домах и стряхивал пыль с ног своих, выходя из домов, свидетельствуя против тех, кто отказался слушать Его. И почти наверняка Иуда был схож с другими одиннадцатью в их неразумении слов и поступков Иисуса (6:51-52,8:21).
До прихода в Иерусалим вовсе даже не Иуда, а Петр был тем апостолом, с которым Иисус обходился суровей, чем со всеми другими. В Кесарии Филипповой, после того как Иисус исцелил слепого и Петр уверовал в Него, как в Мессию, Иисус повелевает апостолам, «чтобы никому не говорили о Нем», и открывает им, что Ему предстоит «быть убитым и в третий день воскреснуть». Когда же Петр начинает прекословить Ему, Иисус упрекает его, уподобляя воплощению зла: «Отойди от Меня, сатана! Потому что ты думаешь не о том, что Божие, но что человеческое» (8:29,32—33). Как и попытки Иисуса сокрыть свою миссию в тайне, это увещевание отражает Его стремление изменить образ Мессии, чтобы Он предстал не творящим чудеса, изгоняющим демонов, могучим воином или царем Давидовым, а Сыном Божьим, претерпевающим страдания. Но у Марка ученики Иисуса не понимают Его. «Их изначальная неспособность к восприятию того, кем Он в действительности является и к чему стремится, — поясняет Кейт Никл, — выливается впоследствии, в повествовании Марка, в преднамеренное, умышленное непонимание, кульминацией которого становится Его оставление» (Nickle, 73). [57]
57
Согласно МакГлассону, такого же мнения придерживается и Барт. Для него также «абсолютная слепота, абсолютное непонимание, абсолютное заблуждение, абсолютно ошибочные идеи, абсолютное отречение — такова картина апостольства» (108).
Даже в самом начале истории, р.к оказываемой Марком, — к примеру, в сцене, когда двенадцать апостолов наблюдают хождение Иисуса по морской глади, — их изумление и преисполненное страха упорство вызвано закостенелым непониманием, «ибо не вразумились они» чудом Иисуса, «потому что сердце их окаменело» (6: 52). Очень часто апостолы ссорятся между собой (например, о том, «кто больше» ([9:34]), либо вызывают негодование Иисуса (как в случае с маленькими детьми, которых они не допустили к Нему [10:13-14]). По прибытии в Иерусалим провинциальные галилеяне испытали неподдельное изумление: «Учитель! Посмотри, какие камни и какие здания!» (13: I). [58] И все же за два дня до еврейской Пасхи, когда первосвященники искали способ, «как бы взять Его хитростью и убить» (14:1), только Иуда, по свидетельству Марка, пошел к ним, «чтобы предать Его им», и те «обещали дать ему сребреники. И он искал, как бы в удобное время предать Его» (14: 10).
58
Борг и Кроссан поясняют, что это «изумление вполне понятно. Иосиф сообщает, что самые большие камни были 21 м длиной, 3 м высотой и 2,5 м шириной» (Borg and Crossan, 75); однако они также считают, что Евангелие от Марка — это повествование о «неудавшемся апостольстве» (91). Поэтому предательство Иуды является «просто худшим примером того, как наиболее приближенные к Иисусу люди изменили Ему в Иерусалиме» (107). Логика другого их аргумента: «Марк свидетельствует, что Иисус послав двух учеников сделать тайные приготовления к пасхальной трапезе, Он утаил от Иуды место ее проведения, так что Иуда не мог рассказать властям, где найти Иисуса во время трапезы» (411) — кажется более шаткой.
Объяснить мотивацию Иуды, принявшего столь ужасное решение, может эпизод, непосредственно тому предшествовавший: когда был Иисус в доме Симона прокаженного, пришла женщина с алебастровым сосудом «очень драгоценного» мира и возлила Ему его на голову Некоторые осудили ее затрату мира, тогда как Иисус защитил, раскрыв смысл доброго дела, которое она для Него сделала: «Она сделала, что могла: предварила помазать Тело Мое к погребению» (14:8). [59] В следующей сразу за рассказом об этом фразе у Марка «И пошел Иуда Искариот, один из двенадцати, к первосвященникам» (14: 10, выделено автором) можно усмотреть намек на то, что Иуда был движим справедливым негодованием по поводу расточительного использования масла, которое (как думали и некоторые другие) «можно было бы продать… более, нежели за триста динариев, и [деньги] раздать нищим» (14: 5). В те времена триста динариев мог заработать человек своим трудом лишь за год. Это было больше другой крупной суммы, упоминаемой в Евангелии ранее, в сцене «насыщения 5000» — когда апостолы беспокоились о том, чтобы «пойти купить хлеба динариев на двести», чтобы накормить пять тысяч, которых Иисус чудесным образом накормил «пятью хлебами» (6: 37).
59
Борг и Кроссан остроумно называют женщину с нардовым маслом «первой верующей» в Иисуса и «вождя», потому что она первой поверила в его пророчества и «сделала очевидный вывод» (Borg and Crossan, 104—105).