Иуда. Предатель или жертва?
Шрифт:
— Проводник Божьей воли — распятия и воскрешения — был, по мнению Иисуса, нечистым грешником.
— Иисус заверил двенадцать в приходе царствия, в котором им предстоит воссесть на престолы, чтобы судить двенадцать племен Израилевых; однако Он назвал Иуду потерянным сыном погибели.
— Зло Иуды было благом Иисуса; его вероломство предопределило выбор человечества.
Думается, большинству читателей должно стать ясно, что увязать абсолютно все несоответствия и расхождения в обобщенном повествовании об Иуде, как, впрочем, и составить его общий портрет, — очень трудно, практически невозможно. [102] Последующие главы этой «культурной биографии» наглядно показывают, что сильно разнящиеся образы Иуды объясняются нечем иным, как попытками замолчать или, наоборот, акцентировать различные аспекты Нового Завета его интерпретаторами. Различные интерпретации образа Иуды связаны с огромным количеством явных текстуальных неувязок. Учитывая то, что некоторые детали евангельских историй явно противоречат друг другу, обойти их молчанием или вообще «не заметить», действительно, гораздо проще. К примеру, при акценте на воровстве Иуды становятся неуместными его участие в евхаристии или омовение ног; в историях, где Иисус просит Иуду делать задуманное быстрее, можно опустить рассказ о том, что он «низринулся». Некоторых художников и мыслителей пробелы в новозаветных повествованиях побуждают к попыткам воссоздать отсутствующие сведения. Других евангельские противоречия и несоразмерности подталкивают
102
Кейн пытается дать «полное представление об общей картине и деталях евангельских свидетельств о Христе» с учетом роли Иуды, но при этом он не ограничивается фактами, предоставляемыми Новым Заветом. В частности, он прибегает к теологическому домыслу о «сошествии умершего Христа», несущего «надежду Иуде, как и всему еврейскому народу» (Сапе, 185).
Иудейско-христианская интермедия
При всей своей поверхностности, мой анализ различных подходов евангелистов к предателю в Драме Страстей Господних позволяет предположить, что по мере того, как Иисус возвышается в Своей духовной силе и становится Христом, Иуда деградирует нравственно и морально. Иными словами — когда и по мере того как Иисус утверждается в Своей божественной силе, Иуда превращается в сатанинскую фигуру. Механизм этого превращения зависит от тех, кто его окружает и с кем ему приходится взаимодействовать. У Марка Иуда остается тесно связанным со всеми, слишком боязливыми и далеко не безупречными, апостолами, особенно Петром. У Матфея Иуда оказывается в полной изоляции, что в конечном итоге толкает его на самоубийство, которое, как нельзя лучше, удостоверяет и отражает невиновность Иисуса. У Луки Иуда действует во власти Сатаны только для того, чтобы встретить заслуженный отвратительный конец. У Иоанна Иуда — Дьявол, и его предательское сотрудничество с иудеями, одержимыми Дьяволом, поддерживает их раболепное выражение вассальной преданности римским захватчикам путем убийства Бога. Эта новозаветная трансформация образа Иуды означает, что теории исследователей, которые сомневаются в историчности Иуды, и о которых я упоминаю во введении, опираются на свидетельства различных Евангелий. Так, теория Фрэнка Кермода о том, что история о предательстве нуждается в предателе, выглядит правдоподобной для самого раннего Евангелия, тогда как мнение Хайяма Маккоби и Джона Шелби, что Иуда позволил христианам противопоставить себя «иудеям, как племени Иуды», представляется оправданной при ориентации на более поздние Евангелия.
Большинство библеистов объясняют усилившееся со временем отрицательное отношение к Иуде и иудеям гонениями на общины христиан, их изгнанием из синагог в тот период, когда писал свое Евангелие Иоанн. Авторы более ранних Евангелий считают себя иудеями, тогда как авторы более поздних Евангелий и те общины, к которым они обращаются, скорее всего, определяли себя уже, как христиан, противостоявших нехристианам-евреям, которые после сокрушительного поражения в Иудейской войне против Рима и разрушения Второго Храма в 70 г. н.э. начали причислять их к еретикам и всячески притеснять их. «Евангелия писались с полным осознанием того факта, что учение Иисуса распространялось быстрее среди неиудеев, чем среди иудеев», — отмечает Э. П. Сандерс. «И потому, — продолжает он, — неиудеи в некотором отношении “деиудаизировали” схему, акцентировав отречение иудеев от Иисуса» (Sanders, 80). Более резка в своем суждении Розмари Рэдфорд Рутер, считающая, что авторы Нового Завета «перенесли вину за смерть Иисуса и Его учеников с римских политических властей на иудейских религиозных лидеров» (88). [103] Иными словами, в большей или в меньшей степени, но все евангельские авторы намекают на то, что в распятии следует винить религиозных вождей иудеев, а не политические власти - римлян. С большим или меньшим рвением авторы Евангелий декларируют фундаментальные расхождения и разногласия между иудеями и Иисусом, между иудейскими властями и последователями Иисуса.
103
По мнению Рутера, «современные историки обычно объясняют это особенностями миссионерства среди язычников. Поскольку христиане теперь проповедовали язычникам, они хотели предупредить любую враждебность со стороны языческих вождей» (Ruether, 88).
Однако роль Иуды разрушает этот умысел авторов, выявляя взаимосвязь иудеев и христиан. Тот факт, что Иуда входит в круг апостолов — евреев, верующих в Иисуса, — но при этом передает Иисуса в руки неверующих в Него иудеев, первосвященников и фарисеев, препятствует построению или ломает единую концепцию повествования евангелистов. Независимо от того, как разные евангелисты преподносят свою «версию» Драмы Страстей Господних, все они единодушно утверждают, что Иисус был не просто арестован, обвинен в провозглашении Себя «Царем Иудейским» и убит либо римлянами, либо иудеями. Все они признают, что Иисус был обречен на смерть одним из тех, кто входил в круг его приближенных, и, поступая так, они неизбежно стирают любое четкое и ясное различие между теми, кто следовал за Иисусом, и теми, кто его последователями не являлся. Сбивающее с толку предательство, мучения и самое тяжелое — одиночество в трудную минуту — все это исходит не от известных врагов, а от доверенных друзей.
Нечеткая граница между преданным апостолом и ненадежным отступником отражает нечеткое, но уже намечающееся разделение между иудеем и христианином в Древнем мире: вот, что вскрывает обобщенный портрет Иуды в Новом Завете. То есть Иуда олицетворяет взаимосвязь, проницаемость или смешение иудаизма и христианства, трудность отрыва христианства от своих иудейских корней. Перебежчик или посредник, Иуда выдает (предает, передает, вручает) Иисуса или сведения о Его местонахождении, либо о политической деятельности, либо об Его учении первосвященникам. Иуда также смешивается с толпой людей, собирающихся вокруг Иисуса во время его поучительных проповедей и исцеления больных, он находится вместе с избранными Иисусом учениками и последователями во время трапез, поучений, совершения чудес и отправления обрядов. Действительно, он проповедует приближение Царства Небесного, совершает помазание миром больных, исцеляет их и изгоняет бесов. Только в Евангелии от Иоанна Иуда замечен с римскими солдатами (при аресте Иисуса), но в этой сцене он хранит молчание. В любопытном эссе «Создавая Иуду» Кёрк Т. Хагис описывает, как Иуда «попадает между священниками снаружи и Иисусом и апостолами внутри», как он «переходит границы» и «перемещается взад-вперед из одного мира в другой», блуждая между апостолами и священниками (Kirk T.Hughes, 225).
Иуда вращается между маленькой группкой преданных Иисусу людей и остальным миром, управляемым храмом и его служителями, не определившись в своей лояльности и приверженности ни к одной из групп. Он — связующее звено между теми, кого впоследствии назовут христианами, и теми, кого позднее причислят к иудеям. Замешательство, которое Иуда может вызвать у читателей Евангелий, возможно, сродни тому чувству, что испытывали древние евреи-христиане или евреи-нехристиане - до того, как эти два понятия стали диаметрально противоположными. Такой ракурс еще больше обособляет Иуду от других апостолов, подчеркивает его «аномальность». Но именно под таким углом зрения Иуду можно соотнести с тем множеством людей, которые сначала собираются вокруг Иисуса в благоговении и восхищении, но очень быстро восстают против Него в неверии и гневе. Колебания Иуды воплощают тех из общей массы, кто то прославляет, то критикует Иисуса в Евангелиях. Иуда находит себе место среди апостолов. Но, вместе с тем, он олицетворяет собой и народ, изображенный в Новом Завете, — тех сбитых с толку, прибывающих в смятении и замешательстве, безвестных людей, которые внимают каждому слову Иисуса, приносят своих детей, чтобы Он только прикоснулся к ним, и кричат «Осанна!», но которые также и насмехаются над Ним, лжесвидетельствуют против Него, называют сумасшедшим, плюют в Него или требуют помилования Вараввы, а не Иисуса. [104]
104
«По мере того, как мы последовательно переходим от версии Марка к свидетельствам Матфея, Луки, и, наконец, Иоанна, — поясняют Борг и Кроссан, — изначальный акцент на влияние иудейской толпы, в сравнении с авторитетом иудейского священства, заметно ослабляется» (Boig and Crossan, 90).
Также как и Савл (Павел), только иначе, Иуда высвечивает общее и различное между иудаизмом и христианством. [105] И хотя составить полноценное представление о христианстве до того, как оно стало оформившейся религией не легко, Иуду тех смутных времен вполне можно представить кем-то вроде обывателя, не способного понять, кому стоит доверять, а кому — нет. В подвластной римлянам Палестине в период между двумя Заветами, во времена Второго Храма, приверженцы иудаизма являли собой эклектичную смесь обычных крестьян, равнодушных к жарким теологическим спорам фарисеев, саддукеев, эссенов, раввинов, священства и зелотов, воззрения которых на значение Торы и устной Торы, важность и место храма в культе, реальную связь между духовными и политическими практиками и между человечеством и Божественным, сильно разнились. [106] Различавшиеся своими представлениями и прогнозами, каким будет Мессия и что принесет, все эти группировки спорили и полемизировали друг с другом, стремясь воскресить дух Исхода, то есть договора Бога с еврейским народом и освобождение евреев из Египетского плена. На фоне подобных напряженных и сложных разногласий колебания, нерешительность или непостоянство, характеризующие склад мышления и действия Иуды, могли отображать реакцию многих, если не большинства, людей. То был сумбурный, нестабильный период, о котором пророчествовал Иисус у Матфея: «Предаст же брат брата на смерть» (10:21).
105
Об отношении Павла к Иуде см.: Barth (501—503) и комментарии Кейна к Барту (Сапе, 65—66).
106
В книге «Иисус в свете христианско-иудейского диалога» Павликовский доказывает, что споры и разногласия были не только между этими группами, но и внутри каждой из них (Pawlikowski, Christ in the Light of the Christian-Jewish Dialogue, 76-107). Павликовский подчеркивает тесные связи Иисуса с фарисейским движением. О книге Павликовского «Синай и Голгофа» (Pawlikowski: Sinai and Calvary) см. также Главы 7, 8.
Нетипичный апостол Иуда олицетворяет общество, в котором жили сначала Иисус, а затем те общины, которые чтили и хранили историю жизни и учение Иисуса. По мнению Даниэля Боярина, вплоть до конца IV в. «иудаизм и христианство были, по сути своей, неразделимы, и не только в общепринятом смысле, как христианство и иудаизм, но и в смысле тех различий, которым в надлежащее время суждено было стать основой для разделения «двух религий» не между, а внутри формировавшихся групп евреев, последователей Иисуса, и евреев, которые за Иисусом не следовали» (Daniel Boyarin: Border Lines, 89). Боярин поясняет: «были евреи-нехристиане, которые верили в Слово Божие, Мудрость, или даже Сына Божьего, как «второго Бога», и в то же время были те, кто верил в Иисуса, но считал, что три ипостаси Троицы были лишь тремя именами различных воплощений одного Лица» (90). Именно эти расхождения Боярин называет «различиями внутри» и отделяет от возникших впоследствии «различий между» (90). Когда Иуда описывается, как «один из нас», мы можем трактовать это, как намек на различия внутри сложной общины евреев-христиан и евреев-нехристиан; когда же Иуду называют «одним из них», мы наблюдаем уже различия между христианами и иудеями.
Чем же можно объяснить то, что самое исторически точное и наиболее мягкое по форме изложения свидетельство об Иуде в самом раннем Евангелии от Марка, оказало наименьшее влияние? До середины XX в. Евангелию от Марка отказывали в должном внимании, недооценивая и даже пренебрегая им в пользу прочих, тогда как наиболее влиятельное Евангелие от Иоанна подогревало антисемитскую теологию и художественное воображение на протяжении 2000 лет. А ведь только в версии Иоанна Иуда не разделяет вместе со всеми учениками священную трапезу, через которую он приобщается в синоптических Евангелиях к Телу и Крови Иисуса. [107] Таким образом, в трактовке Иоанна (и только Иоанна!) Иуде решительно отказано в воскресении, которое обещает Иисус: «Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную, и Я воскрешу его в последний день» (6:54). На фреске «Иуда, получающий плату за предательство» (ок. 1303— 1304) в Капелле Скровенья (Капелла дель Арена) в Падуе работы Джотто отразил удел, сужденный Иуде вплоть до Нового времени, во многом, «благодаря» Луке и Иоанну.
107
Браун считает, что «ни в одном из Евангелий не содержится конкретного описания того, как Иуда получает хлеб (Тело) или вино (Кровь)» (Brown, 1398); однако сцены в Синоптических Евангелиях позволяют предположить, что на Тайной Вечере присутствовали все двенадцать апостолов. Когда именно Иуда покинул трапезу — этот вопрос занимал умы теологов во все века.
В отличие от длиннобородых и седовласых патриархов храма, Иуда Джотто в желтых одеждах и с рыжими волосами очень молод и, возможно, столь же пылок и энергичен, как и другие апостолы, но при этом у него вдавленный лоб и длинный, искривленный нос — подчеркнуто семитские черты, традиционно приписываемые евреям. [108] Как и на миниатюре слоновой кости в Штутгартской Псалтыри Иуда запечатлен в профиль, что намекает на его бесчестность и двуличность. За его спиной и также в профиль изображено некое чудовище с головой волка или собаки, подстерегающее его, чтобы заполучить для Дьявола. Джотто отступает от традиции, поскольку «здесь уже состоялся обмен денег», «договор скреплен» и потому положенные Дьяволом руки на плечи Иуды — «обоснованный жест, подтверждающий принятие предложения» (Derbes and Sandona, 279). [109] Возможно, темное пятно над головой Иуды и является результатом обесцвечивания красок, но оно создает зловещую ауру над ним. Демон, извивающийся позади Иуды, и Каиафа перед ним — Сатана и иудейский священник - с двух сторон окружают Иуду, обреченного выполнить приказание Дьявола. Этот мотив особенно выражен в древности и Средние века.
108
См.: Barasch (160-161).
109
Дербс и Сандона (Derbes and Sandona) также опираются на книгу Бараша.