Иван Безуглов
Шрифт:
– Либо за хорошую мзду, - подсказала ему Таня.
– Но знаешь, мне стало жаль его вчера. Мне показалось, что за его наигранной самоуверенностью скрывается душевная пустота, которая мучает и его самого. Разве не ужасно видеть в жизни лишь материал для литературных упражнений? Разве не страшно чувствовать, что твое сердце уже неспособно любить? Такие, как он, считают, что все искупается талантом, но и талант его сомнителен.
– Не говори так, Таня, - возразил Иван.
– Кто знает, если бы наши с тобой судьбы не затрагивал этот злосчастный сценарий, мы могли бы посмотреть на него по-другому. Да и роман его, быть может, не так плох, как тебе показалось.
– Должно быть, не очень щедрого, - расмеялась Таня, - он одет, как оборванец. Или это еще один способ привлечь к себе внимание? А что книга его лежит на прилавках... Иван, я не узнаю тебя. Популярность - это когда книга не лежит в магазинах, а расходится. Кому в нашей обездоленной России сейчас нужно его эстетское нытье? Ты сам говорил, что народ надо сперва накормить, а потом уже спрашивать с него добродетели. По мне, "Анжелика" - и то лучше, чем вся эта современная изящная словесность.
– Я согласен, - сказал Иван, - сам я не стал читать романа, когда он попал ко мне в руки. Но давай, правда, посмотрим кино, которое он нам предлагал... если, конечно, у меня хватит душевных сил смотреть фильм, где главную роль играет Анна...
По монреальскому времени было всего одиннадцать, а по московскому - уже раннее утро. Они вдруг посмотрели друг на друга устало и беспомощно, и Таня поднялась к себе, оставив Ивана допивать своего "Джека Дэниэлса". Она не увидела, как оставшийся в одиночестве Иван вдруг вздрогнул, едва не выронив своего стакана. В дверях бара, покачивая роскошными бедрами, появилась та самая Анна, чье имя он произнес несколько мгновений назад.
– Где же твоя верная белая мышка, Иван?
– спросила она язвительно, по-хозяйски садясь с ним рядом.
– Не говори так о моем преданном друге, - Иван тоже перешел на ты, со страхом чувствуя, как от присутствия этой женщины в его душе нарастает темная волна страсти. После ужина она успела переодеться в открытую с глубоким вырезом блузку и брюки свободного покроя. Без жемчужного ожерелья ее обнаженная шея, как бы изваянная античным скульптором, казалась еще прекраснее. Вместо бриллиантовых сережек с ее ушей свисали две крошечные золотые женские фигурки.
– Ты смотришь на мои серьги, Иван?
– довольно улыбнулась она.
– Иногда я устаю от бриллиантов. Это скифское золото, подарок Верлена в ту пору, когда он еще любил меня. Не знаю, на каком аукционе он купил этот музейный экспонат. Он говорил мне тогда, что его любовь будет вечной, как искусство...
– Неужели он бросил тебя?
– спросил Иван сочувственно.
– О нет, мы разошлись по обоюдному согласию. Зато остались добрыми друзьями. Однажды ночью в Москву мне позвонила его жена. Не помню, как я объяснялась с нею, не помню даже содержания разговора. Но этот плачущий голос за восемь тысяч километров... после него что-то навсегда треснуло между нами с Верленом. Но у меня были и другие, Иван. Пятнадцать лет - немалый срок...
– Она нервно закурила.
– Послушай, мы с тобой не в Москве, давай возьмем такси и отправимся на улицу Кресент. Побудь моим гостем, Иван. После съемок фильма с Татариновым я уже привыкла к этому городу и считаю его своим.
Слова любви, которые он произнес несколько минут назад, все еще обжигали его губы. Но простодушный весенний аромат "Ив Сен-Лорана", оставленный в воздухе бара целомудренной Таней, уже уступал
Одиннадцать вечера в субботу - едва ли не самое прекрасное время в Монреале, особенно весной. На улицах просыхает вечная слякоть зимних месяцев, когда после всякого снегопада мостовые обильно посыпаются крупной солью, красавицы одеваются не по сезону легко, из окон доносится музыка, и едва ли пол-города высыпает на улицу Сен-Катрин, мерцающую неоновыми вывесками магазинов и баров, а по проезжей части движется нескончаемый поток машин - от разбитых стареньких "Гранад" до "Акур" и "Порше". Сияют бриллианты за пуленепробиваемыми стеклами ювелирных магазинов, безучастно глядят манекены, одетые по последней парижской моде, и тот самый конторский люд, который в будничное утро переполняет вагоны метро и отчаянно ругается, попав в автомобильную пробку, волшебным образом перевоплощается в праздничную толпу, хохочущую на всех перекрестках и переполняющую шумные бары, где царствует громовая музыка и танцы в такой тесноте, что парочкам приходится прижиматься друг к другу куда тесней, чем позволяют правила приличия. В такой толпе любой чувствует себя моложе и жизнерадостней.
– Так это и есть тот запад, который я видел только в кинофильмах, - Иван с Анной пристроились за стойкой одного из баров, где музыка была не такой оглушительной.
– Я уже сбился со счета своих поездок, но вечерами я обычно сижу в номере за "Макинтошем" и работаю.
– Не знаю, как ты, но я устала от своей жизни, - сказала Анна, пригубив свой коктейль. .
– Я тоже, - ответил Иван, не думая.
– Уже много лет мой рабочий день продолжается по двенадцать часов, а то и дольше. Мне всегда казалось, что в этом и есть смысл жизни, но в последние недели я стал сомневаться в своей правоте.
Сколько раз он слышал это от старушки-мамы! За своими делами Иван иной раз неделями не звонил ей, но никогда не слышал упреков. Он до сих пор оставался для нее тем спокойным, крутолобым Ваней, который, сидя на коленях у отца, уже задавал ему такие вопросы, которые сделали бы честь десятилетнему, тем подростком, который уговорил одноклассников играть на переменах в биржу, и уже через три недели нажил себе порядочное состояние в самодельных деньгах, или тем юношей, который после гибели Безуглова-старшего на долгие годы стал неразговорчив, сосредоточен, и ночами не поднимался от учебников. Наверное, она обрадовалась бы, увидав его прогуливающимся по монреальской улице в обществе женщины, на которую оборачивались прохожие, потрясенные ее вызывающей красотой.
– Тогда ты должен расстаться со своей белой мышкой, - усмехнулась Анна.
– Стоит ей завладеть тобой - и она начнет выжимать из тебя все соки, лишь бы держаться на том же уровне жизни, что сейчас, или выше. Кстати, для ее жалованья у нее слишком дорогие вкусы - лишнее доказательство того, что она схватит тебя мертвой хваткой. О, женщине, привыкшей к французским духам и итальянской одежде, начинает казаться, что это ее право, что спутник жизни обязан вывернуться наизнанку, чтобы обеспечить ее...