Иван Болотников (Часть 1)
Шрифт:
– Бери, парень. Задарма отдам.
Васюта замотал головой и хотел было ступить в толпу, но сиделец держал крепко, не выпускал.
– Нешто по Москве в лаптях ходят? И всего-то восемь алтын.
Васюта глянул на свои чуни из пеньковых очесов и махнул рукой.
"Срамно в лаптях к патриарху. Старцы на одежу денег не жалели, велели казисто одеться", - подумал он, разматывая онучи.
Сапоги оказались в самую пору, а чуни он сунул в котомку: сгодятся на обратный путь. Сиделец подтолкнул его
– Гуляй боярином... Налетай, православныя! Сапоги белыя, красныя, сафьянны-я-я!
Толпа оттеснила Васюту к деревянному рундуку25, за которым возвышался дебелый купчина, зазывая посадский люд к мехам бобровым. Обок с Васютой очутился скудорослый старичок в дерюжке.
– Облапушили тебя, молодший. Сапогам твоим красная цена пять алтын, молвил он и тут же добавил, видя, что Васюта порывается шагнуть к сапожной лавке.
– Напрасно, молодший, на всю Москву осмеют. Тут, брат, самому кумекать надо. А купец, что стрелец: оплошного ждет. Ты, знать, из деревеньки?
– Угадал, отец. Как прознал?
– Эва, - улыбнулся старичок.
– Селян-то за версту видно. Вон как по теремам глазеешь. Впервой в Белокаменной?
– Впервой, - простодушно признался Васюта.
– Лепота тут. И церква и хоромы дивные.
– Красна Москва-матушка, - кивнул старичок и повел рукой вправо.
– То храмы монастыря Николы Старого. А хоромы да палаты каменны - царевых бояр. Зришь, чуден терем? Князя Ондрея Телятевского, а за им, поодаль Трубецкого, Шереметева да Воротынского. Зело пригожи.
Мимо, расталкивая посадских, прошел высоченный мужик, оглашая торговые ряды звонким, задорным кличем:
– Сбитень26 горяч! Вот сбитень, вот горячий - пьет приказный, пьет подьячий!
– Поговористый парень, - сказал Васюта,
– Этого знаю - провор! Железо ковать, девку целовать - везде поспеет. Тут иначе нельзя, на торгу деньга проказлива.
Старичок еще что-то промолвил, но толпа вдруг качнула Васюту к бревенчатой мостовой; над Никольской гулко пронеслось:
– Царев сродник27 едет!.. Боярин Годунов!
Стало тихо, будто глашатай кинул в толпу черную, скорбную весть. От Никольских ворот показались стремянные стрельцы в малиновых кафтанах; сидели на резвых конях молодцеватые, горделивые, помахивая плетками. Васюта сунулся было наперед - хотелось поближе посмотреть на ближнего царева боярина - но любопытствовал недолго: плечо ожгла стрелецкая плеть.
– Осади-и-и! Гись!
Отшатнулся, схватился за плечо, а за спиной оказался все тот же приземистый старичок в дерюжке.
– Не везет те, молодший. У нас и за погляд жалуют. Жмись ко мне.
А стрельцы все напирали, теснили слобожан к рундукам и боярским тынам; наконец на белом скакуне показался и сам Годунов, лицо его несколько раз мелькнуло в частоколе серебристых бердышей, но Васюта успел разглядеть. Оно было
"Статен боярин и ликом пригож", - подумал Васюта.
– Злодей... Убивец, - услышал за спиной горячий шепот.
– Царевича невинного загубил, - вторил ему другой тихий голос.
И отовсюду заговорили - зло, приглушенно, под дробный цокот конских копыт.
– Сотни угличан сказнил, ирод.
– Царицу Марью в скит упрятал.
– С ведунами знается.
– Великий глад и мор на Руси. Города и веси впусте.
– Тяглом задавил, не вздохнуть. А чуть что - и на дыбу.
Вслед боярскому поезду кто-то громко и дерзко выкрикнул:
– Душегуб ты, Бориска! Будет те божья кара!
Среди слобожан зашныряли истцы и земские ярыжки28, искали дерзкого посадского. Сыщут - и не миновать ему плахи, Годунов скор на расправу.
"Не любят боярина в народе. Ишь, как озлобились", - подумал Васюта. Обернулся к старичку:
– Далече до Патриаршего двора?
– Рукой подать, молодший. Жаль, недосуг, а то бы свел тебя... Да ты вот что, ступай-ка за стрельцами, они в Кремль едут. А там спросишь. Да смотри, не отставай, а не то сомнут на Красной.
В Кремле боярский поезд повернул на Житничную улицу, а Васюта вышел на Троицкую. Стал подле храма Параскевы-пятницы, сдвинул шапку на затылок. Глазел зачарованно на кремлевские терема и соборы, покуда не увидел перед собой пожилого чернеца в рясе и в клобуке. Спросил:
– Не укажешь ли, отче, Патриарший двор?
Монах ткнул перстом на высокую каменную стену.
– То подворье святой Троицы, отрок. А за ним будет двор владыки.
Сказал и поспешил к храму, а Васюта пошагал мимо монастырского подворья. У Патриаршего двора его остановили караульные стрельцы в голубых кафтанах.
– Куда?
– пытливо уставился на него десятник.
– К владыке для посвящения. Допусти, служилый.
Десятник мигнул стрельцам и те обступили Васюту. Один из них проворно запустил руку за пазуху. Васюте не понравилось, оттолкнул стрельца широким плечом.
– Не лезь, служилый!
– Цыц, дурень! А может, у тебя пистоль али отравное зелье. Кажи одежу.
– Ишь, чего удумал, - усмехнулся Васюта.
– Гляди.
Распахнул кафтан, вывернул карманы.
– Ладно, ступай, - буркнул десятник и повелел открыть ворота.
Долго расспрашивали Васюту и перед самыми палатами.
– С ростовского уезду? А грамоту от мирян принес?
– Принес, отче.
Келейник принял грамоту и, не раскрывая, понес ее патриаршему казначею; вскоре вышел и молча повел Васюту в нижние покои. В темном пристенке толкнул сводчатую дверь.