Иван-Царевич
Шрифт:
Да обо всем, почитай.
На первый погляд не было ничего примечательного в той поляне. Кругла, ровно щит, частоколом обнесена, а посередь нее избушка. Но присмотрелся он получше, и волосы дыбом стали.
Поляну не то что расчистили вырубкой, а будто огромной крышкой сверху придавили, покуда вся растительность на ней не вымерла. Трава вся желтая, с гнильцой - такую и голодный зверь щипать побрезгует. А зловонье, повисшее в теплом воздухе, и козла бы сблевать заставило.
Догадался Иван, что вонь от частокола идет. То, что сперва показалось ему выбеленными
Привлеченный вороньим карканьем, поднял он глаза и разглядел на костях головы.
Одни уже превратились в черепа цвета слоновой кости, иссушенные ветрами, опаленные солнцем. Другие, видать, совсем недавно вздеты, им еще далеко до чистого оскала, потому и вьются над ними тучи мошкары да воронья. Как же много этих голов, батюшки светы! Почитай, на каждой балясине висит. Иван с ужасом выдохнул и отвернулся.
Но тут вспомнил про Марью Моревну, что томится в царстве Кощеевом. И век ей томиться, ежели не добудет он коня да не вызволит ее оттуда. Ради нее на все Иван был готов, но как не страшиться подобной смерти? Никакие чары зятя Ворона не смогли б оживить остов, не только по костям разобранный, но и обглоданный дочиста. Тряхнул Иван головою и повернул вспять от вонючей поляны. Правда, он обязался трое суток табун Бабы-Яги пасти, но едва ль будет большой урон чести его, ежели он просто выкрадет коня у чудовища, в этаком поганом месте обитающего.
– Много мудрых думок являлось тебе, Иван-царевич,- произнес голос у него за спиной.- Но эта все прочие перещеголяла.
Иван подскочил на месте и обеими руками за саблю ухватился. И тут заметил, что избушка на длинных чешуйчатых ногах невиданно огромной курицы стоит уже не посередь поляны, а подле забора. Бывало, посмеивался он над бабкиными сказками - и кому взбредет поставить избу на столь хлипкие ноги! Но в этих ничего смешного нету: они, пожалуй, выше человека верхами, и шпоры и когти на них, что остро заточенные косы.
Баба-Яга стояла в дверях, держа за волосы чью-то отрубленную голову.
– За конями приходят,- объяснила она Ивану.- Кто и работает, да из рук вон плохо. А больше крадут, но тож не умеют. И тем и другим одна дорога - на кол!.. Вира!
Избушка приподнялась на цыпочки, и Баба-Яга насадила голову на кость с таким хрустом, будто кто яблоко ногой раздавил. Иван-царевич не удержался вздрогнул.
– Майна!
– приказала Баба-Яга.
Избушка опускалась все ниже, ниже, покудова не стала обыкновенной избою. Баба-Яга же проскрипела, любуясь делом рук своих:
– Хорош, ох, хорош!
– И, глянув на Ивана, добавила: - А ты еще краше.
Чего никак не скажешь про нее самое. Одежа на ней была крестьянская, да и к дверному косяку прислонилась, совсем как деревенская кумушка, но на вид страшней всякого кошмара.
Взлохмаченные космы белы как снег, но не тот, что едва выпал, а тот, что полежал с неделю на главной улице. И как людей на улице той видимо-невидимо, так и вшей у Бабы-Яги в волосах. Вся косая, кривая, горбатая, а дух от нее идет пуще, чем от забора. Нос крючком изогнулся до безгубого рта, искривленного усмешкою.
– Да ты, пожалуй, краше всех.- Она протянула костлявую руку и потрепала Ивана по щеке.- Сахарный мой!
Обнажившиеся зубы серо-стального цвета местами проржавели - видать, и впрямь из железа Ивану не хотелось думать о том, откуда взялась на зубах ржавчина,- да и чего тут думать: железо солью разъедаемо, а соли в человечьей крови да в мясе предостаточно.
– Ну, что привело столь лакомый кусочек в убогое мое жилище?
Иван собрал в кулак всю остатнюю храбрость.
– Да вот... пришел коня заработать.
– Неужто?
– удивилась Баба-Яга.- Тогда с утрева и начнешь пасти, ноне уж поздно. Ночевать на конюшне будешь, заодно и с лошадьми пообвыкнешься. Но вижу я... да и слышу, сказать по чести, что неохота тебе на голодный желудок спать ложиться.
Иван зарделся, а Баба-Яга повернулась и взошла в избу. Он боролся с желаньем бежать отсюда прочь, когда она появилась на пороге с чугунком и мискою в руках. В чугунке была дымящаяся каша, а в миске мясо и черный хлеб.
– Ешь и ложись почивать. Да не бойся, ничего с тобой не сделается, покуда не оплошаешь.
Иван поглядел на еду и рассыпался в благодарностях, будто она ему царский ужин предлагала.
– Не благодари,- засмеялась Баба-Яга.- Я боле для себя стараюсь - мне постное мясо не по вкусу.
Она снова скрылась в избушке и дверь затворила.
А он пошел к длинному низкому сараю на другом краю поляны. Там разместился табун прекрасных кобылиц, и все поглядели на него с любопытством, ежели лошадь способна его выразить. Иван-царевич тоже их обсмотрел, прикидывая, какую выбрать. Потом уселся на пол и за еду принялся.
Хлеб оказался свежий, душистый - сглонул и не заметил как. Мясо хорошо прожарено и пахнет вкусно, но, памятуя о частоколе вокруг избушки, он и без предостережения матки-пчелы не стал бы его трогать. Выкопал ямку в углу конюшни да и ссыпал туда все без остатку. Прежде чем на покой отправиться, угостился как следует кашею, а после долго лежал, глядя в темноту, и содрогался при мысли о том, что сулит ему грядущий день.
Глава девятая. ПРО ТО, КАК ИВАН-ЦАРЕВИЧ ПАС ТАБУН БАБЫ-ЯГИ В КРАЮ, ЧТО ЗА ОГНЕННОЙ РЕКОЮ.
Кощей Бессмертный желал смерти.
Нет, то не было истинное желание, как у тех, кто дошел до последнего краю, однако, упившись вдрызг в компании Марьи Моревны, наутро проснулся чернокнижник с такой гудящей башкою, будто сам Илья-Пророк раскатывал в ней на огненной своей колеснице. В желудке тоже круговерть поднялась, а изо рта шел такой дух, словно расположилась там лагерем орда татарская. Да, думал он, уж лучше смерть, чем эдак, у покойников по крайности похмелья не бывает. Все утро прособирался ехать по своим делам, да так и не нашел в себе сил с постели подняться. Даже ставней не отворил, дабы лучи солнца не прожгли новых дыр в пылающем черепе.