Иван Федоров
Шрифт:
Митрополит Макарий, не оставлявший дум о печатных книгах, сговорился с Адашевым, что тот выправит первые главы Деяний Апостольских.
Иван Федоров ходил к Адашеву за листами, но Адашев пока ничего не выправил. Только утешил:
— Не печалься. Скоро и тебе радость выпадет. Получим деньги с гермейстера, штанбу достроим, потрудишься!
Был Адашев весел, шутил, советовал подумать о новом шрифте и новых заставках.
— Книги издавать богато станем! — посулил он. — А прежние шрифты грубы, и заставки больно одинаковы.
И настойчивей прежнего советовал чистить текст от старых слов и непонятных выражений.
— Опять колдуют! — слышал Иван Федоров у себя за спиной недовольные возгласы писцов. — Не наколдовались еще.
Акиндин пробегал мимо, воротя испитую рожу, словно не признавал.
Федоров рискнул попросить у Адашева денег на новый станок.
Но Адашев отказал. Федоров заметил: от веселости окольничьего не осталось и следа. Встревожен. Говорит отрывисто.
Скоро понял, почему. Гермейстер Фирстенберг и не думал ехать в Москву или посылать послов. Он использовал передышку, чтобы собрать войска и заручиться помощью польского короля Сигизмунда-Августа.
Коадъютор гермейстера Гергард Кетлер подписал с поляками договор о помощи. Ливонцы пошли на то, что заложили Польше многие свои земли с тем условием, чтобы после победы над русскими выкупить их за шестьсот тысяч гульденов, только бы поляки вмешались в войну своей силой.
Ратники Николая Радзивилла, виленского воеводы, заняли замки Роситен, Сельбург, Динабург, Люцен и Бавско.
Гетман литовский Григорий Ходкевич собирал войска.
А царские воеводы дремали.
В октябре Захарий Плещеев, начальствуя над большой ратью, прослышал, будто гермейстер и коадъютор собираются на него напасть.
Плещеев выступил в поле. Русская сторожа захватила «языков». «Языки» подтвердили все, что знал Плещеев, но не сказали, что ливонские войска уже под боком.
Полки расположились на ночлег, не выставив хорошей сторожи, не помышляя об опасности.
Меж тем под прикрытием густого тумана Фирстенберг и Кетлер приблизились к русским вплотную и ударили всей силой.
Ливонцы учинили настоящее побоище. Пали в бою многие воеводы и дети боярские, не считая тысяч погибших ратников. Сам Плещеев еле ушел от ливонской погони.
Торжествуя победу, Кетлер ринулся к Дерпту, пятьдесят дней осаждал его и хотя не взял, но захватил под ним русские обозы и купеческие товары.
Потом подступил к Лаису, пощипал русские отряды и там.
Только ропот кнехтов, требовавших уплатить им жалованье, заставил Кетлера отступить к Оберпалену.
Царь пришел в ярость. Весь гнев обрушил на Адашева и Сильвестра. По их, мол, вине поверил проклятым датчанам, проклятым рыцарям; по их вине ливонцы с силой собрались!
Сильвестра царь запретил пускать к себе. На просьбу попа отпустить его в монастырь ответил согласием.
Молвил будто бы при этом:
— Чем скорей, тем державе лучше. Пусть грехи замаливает!
А Алексея Адашева отстранил от Посольского приказа. Приказал ему сбираться и ехать в Ливонию, в войско.
— Искупай вину!
В последний раз Иван Федоров увидел Алексея Адашева накануне его отъезда.
Адашев был задумчив, устал.
Отдавая Федорову для передачи митрополиту листы Деяний Апостольских, перебрал их, погладил ладонью.
— Жаль, мало успел я… — сказал Адашев. — Ну, ништо. И без меня справитесь… Справитесь ведь, Иване?
Иван Федоров взволнованно поклонился.
— Дай тебе господь бог удачи, Алексей Федорович! Много добра от тебя видел. Ждать буду. Авось смилостивится судьба.
— Судьба!.. — горько усмехнулся Адашев. — Нет уж, от моей судьбы хорошего не дождешься… А ты дерзай. Делай, как думали: чтобы для всех святое слово понятно было! Без сего смирению и кротости людей не научишь…
Это был их последний разговор.
На следующее утро Алексей Адашев уехал из Москвы, получив наказ сесть воеводой в Феллине, в маленьком ливонском городке с маленьким русским гарнизоном.
— Пропадет! — сказал дьякон Маврикий. — О господи! Грехи, грехи…
Печатню пришлось опять замкнуть.
Наступила зима. Долгие вечера и ночи. Глухие сугробы. Потерянная в небе льдышка луны…
Напарившись в бане до изнеможения, до сладостной немоты и расслабления членов, Ларион отлежался в предбаннике, накинул поверх исподнего шубу, сунул ноги в валенки и, все еще дыша жаром, направился к своей избе.
В глаза било январское холодное солнце. Снег скрипел, сверкал, попахивал твердым антоновским яблочком.
«Благодать, язви тя в душу!» — щурясь, подумал Ларион.
В избе стоял сытный дух недавно испеченных пирогов, гусятины и меда.
Ошалелые стряпухи собирали на стол. Ларионова забава — лебедушка, дочь кабального смерда Антипа, девка Секлетея, уже привыкшая к новому своему положению, любовалась в круглое серебряное зеркало, прихваченное в Дерпте.
Надувала пухлые губы, склоняла из стороны в сторону голову в жемчужной кике.
«Дура!» — умиленно подумал Ларион.
Скинув шубу, оболокся в суконные портки, в синюю шелковую рубаху, в скарлатный кафтан.
— Эй, бабы! — крикнул. — Голодом уморить хотите?
— Пожалуй откушать, батюшка! — поклонилась, пропела старшая из стряпух. — Все сготовили, как велел.
Развеселившимся Ларион велел звать девок и домрачеев, какие есть.
Набилась полна изба народу. Ларион не скупился.
— Пей! Однова живем!
Заставил девок плясать и петь. Одаривал коврижками, орехами. Парням и мужикам поставил ведро горячего вина.
Одна песня Лариона разжалобила. Подпер щеку рукой, в медвежьих глазах блеснула влага.