Иван Федоров
Шрифт:
— Сорок-то пять тыщ — легко сказать! — поежился Игнат Шумов, ведущий торговлю хлебом.
— Ну, сгнои зерно-то в амбарах! — рассердился Михаил. — Или на аглицких гостей рассчитываешь?
— Какой на них расчет! Сколь они вывозят-то! У меня мыши больше сгрызут!
— Так чего же ты?!
— Больно много…
— О, вы совершите великое, угодное богу дело, не допустив войны! — встрял в разговор Краббе. — Воина очень, очень плохо!
Иван Федоров усмехнулся.
— Ишь, Михаил! Вы с немцем в одну дуду ныне дудите!
— Погоди! отмахнулся Михаил. — Немец, немец! Не в нем дело!.. Ну, как решим, братья? Соберем деньги?
— Выходит, придется собрать! — прокряхтел тучный Борис Козел, скупщик льна и шерсти. — Вернут небось… А без торговлишки оскудеем.
Забыв и яства, купцы принялись судить, кому сколько следует дать денег, Заспорили. Зашумели. Ганс Краббе откланялся, исчез.
Иван Федоров отозвал хозяина.
— Пойду я, Михаил. Ох, негоже творите. Смотри.
— Чем негоже? — удивился тот. — Али война лучше?
Но тут же взял Федорова за руку.
— Слышь, Иване, не толкуй ни с кем пока. Мы к завтрему сами государю доведем свои раздумья. Как решит уж… Не скажешь, а?
— Мне-то что? — недовольно пожал плечами Федоров. — Но уж и ты знай — я ваших дел не одобряю. Прощай.
…Московские купцы за один день выложили необходимую для уплаты ливонского долга сумму.
Однако царь запретил передать эти деньги ливонским послам. Через тех же адашевских людей стало известно: поступок купцов Ивана Васильевича разгневал.
— Худо! — сказал потемневший от тревог Михаил Твердохлебов. — А в грамоте-то царской написано, что крови проливать не хотим… Врешь! Хотим! Давно уж к сему готовились!
Иван Федоров был смущен.
В грамоте, верно, писалось о миролюбии.
— Поди, боится царь, что опять обманут его ливонцы! — не очень уверенно, но все же возразил он Твердохлебову.
— Какой еще обман, когда деньги — вот они! угрюмо ответил тот. — Оставь уж!
ГЛАВА III
Русские войска вторглись в Ливонию. 22 января, на рассвете князь Курбский выехал к ратникам своего сторожевого полка, затемно поднятым из шалашей и землянок, на боевом коне и не в шубе, а в доспехах.
— Слушай меня! — прокричал князь, поставив коня. — Волею государя идем ныне поревновать за святую веру, воротить исконные русские земли, освободить из плена наших братьев-христиан. Немецкие рыцари обманом захватили сей край! Они продали душу дьяволу, ругаются над церквами, позорят христианских жен и девиц, мучат всех, кто верит в господа Иисуса Христа и святую троицу! Испокон века умышляют они на Русь, видят поработить славянские племена. На несчастье же нашем воздвигли себе многие города, набили подвалы золотом, предаются блуду и глумлению над своими рабами. С богом в сердце и мечом в руке идем ныне, братья, на неверных и проклятых еретиков! Выжмите из душ своих жалость! Распалитесь праведным гневом! Иисус и святая дева Мария взирают на вас в сей час, славный для каждого! Ступайте же без робости вперед! Вас ждут милость государя и добыча!.. С богом!
Сняв шелом, он размашисто перекрестился.
Запели трубы. Грянули литавры. Полк двинулся.
Шиг-Алей со своими мурзами был менее многословен.
— Батька-царь отдал нам Ливонию, — сказал Шиг-Алей. — Скажите каждому батыру, что он волен брать все! Помилуй бог! Инш алла!
Войска входили в страну, не встречая сопротивления. Брошенные в стороны от главной колонны летучие отряды мусульманской конницы, палившей селения, грабившей и убивавшей, сеяли панику.
Порубежный город Костер пал, не обороняясь. Его разграбили до нитки. Потом двинулись к Дерпту. Оттуда вышел отряд в пятьсот человек. Его положили, не дав уйти ни единому кнехту. Сбежавшееся в Дерпт окрестное население с ужасом смотрело со стен на обложившие город полки. Три дня горожане с минуты на минуту ждали штурма. Но войска неожиданно сняли осаду и тремя колоннами потекли: одни к Риге, другие к Ревелю, третьи за реку Омовжу, к Свейскому морю.
Высланные против них из Везенберга и Фалькенау отряды наемников оказались разбитыми наголову. Посады Фалькенау, Лаиса, Эйсинкула и Кирнельи в отместку за нападение русские войска сожгли.
Покончив с ними, Шиг-Алей повернул к Нарве. Ее окрестности были уже разорены войсками князя Шестунова, делавшего вылазки из крепости Иван-город. Татары дограбили то, что оставалось.
Другие отряды русских вернулись к Нейгаузену, растеклись по округе, вошли в Псковскую область.
И всюду войска, выполняли наказ царя: немцам пощады не давать.
Немецкая Ливония оцепенела.
А Ливония черного посадского и крестьянского люда воспрянула духом.
Эсты и ливы, замученные хозяйничанием немцев, приходили к русским отрядам проводниками, сами собирались в отряды, громили усадьбы недавних господ.
Они толпами являлись к воеводам, прося принять их в подданство русского царя.
Ларька, назначенный в дозорный отряд, неторопливо ехал во главе десятка всадников, вглядывался в холмистую равнину, в редкие сосны по невысоким придорожным буграм.
Чудной был этот поход! Даже татарские князья на Каме-реке воевали храбрее, чем ливонцы! Только два раза и довелось Ларьке обнажать саблю, да и то — разве могли мелкие отрядишки кнехтов устоять против лавины русской конницы? И порубиться толком не пришлось…
— Н-да… Вина и едова хватает, конечно, но вот золотишка небогато, и бабы здешние не больно завидны.
А все ж не врали про рыцарей, что лютые волки они. Уж на что свои деревеньки бедные видал, а такой нищеты и убогости, как здесь, и не мыслил. Этих ливов и эстов вроде собак немцы держали, похоже. Недаром и ошейники на рабов надевали. Как только кормились тут крестьянишки-бедолаги? Песком да камнями нешто? Истинно сироты и мученики. Куску хлеба радуются, со слезами берут.
Эх, неправда человечья! Конечно, крестьянину господин и хозяин нужен, но уж так зорить народишко не по-божески. Нет, не по-божески!
Внезапно Ларька увидел впереди на дороге всадника. Еще издали различил — не воин, сидит на лошаденке охлюпкой, хотя чего-то вроде копья в руке держит…
Сблизились. Всадник — не то эст, не то лив — радостно улыбался, в руках у него оказалась коса.
Он принялся что-то взволнованно объяснять, прижимая к груди снятый со всклокоченной головы колпачок, то и дело оборачиваясь и взволнованно показывая в ту сторону, откуда приехал.