Иван Федоров
Шрифт:
Люди умирают, стареют, а вот Акиндину-писцу время, кажется, нипочем. Обопьется, отстонет свое и опять шныряет по Москве, вертит сизым, длинным, как у кулика, носом. Да и поп Григорий с попадьей Варварой живы-здоровы…
Пусть их. Жалкие!
Ивану Федорову не до них. Вот опять не подвезли бумаги. Опять печатная изба стоит на запоре. Денег не дают на шрифт. Свинца не дают. Федоровских литцов опять на пушки забрали.
И даже Алексей Адашев в последнее время отмахивается от просьб.
— Ох, погоди… До книг ли?..
Как-то днем постучали под окном. Иван Федоров отворил дверь. На крыльце стоял медвежеватого вида человек в шубе, опоясанный саблей.
— Ан не признал? — спросил человек.
— Ларион?! Ты ль?!
Сидели в избе, угощались тем, что нашлось. Сын Ивана Федорова глядел в рот Ларьке, рассказывающему, как ходил он с князем Курбским, с воеводами Шереметевым и Микулинским за Уржум и Мешь, за леса, до самых башкир, а оттуда, вверх по Каме, в самую Сибирь.
— Мы их тыщ сто побили, татар этих, — говорил Ларька, прожевывая снедь. — Самых славных кровопивцев христианских посекли. И Янчуру Измаильтянина, и Алеку Черемисина, и других прочих князем ихних. Под корень резали, где бунтовали… Не хотят нашу веру принимать! Ну, конечно, им обидно, что мы их землю взяли… А ведь я, слышь, Иване, не чаял тебя в этой избе сыскать!
— Что так?
— Дак и у нас в рати известно про твои книги печатные. Ну, думаю я, в чести ты ныне. Обогател. В хоромах живешь.
— Где там!.. А ты-то как?
— Я при князе Курбском. Землю от него получил. В стремянных хожу.
— Щедр князь?
— И щедр и смел, а мне любы такие… Не слыхал, куды поход готовят?
— На крымчаков или на ливонцев.
— М-да… На ливонцев бы! Бабы там, говорят, самые развеселые! И богатств много у купцов!
— Война-то ненужна бы, Ларион… Горе одно.
— Эва! Мы не начнем — на нас полезут. А у нас сейчас сила. Знаешь, сколько пушек да пищалей в войске? Всех расшибем!
Иван Федоров не стал спорить. Остерегся.
Ларион кивнул в сторону Ванятки:
— На мать похож… Эй, молодец! Кем мыслишь быть, как вырастешь? Айда ко мне в ратники!.. Или по батькиным стопам направишься?
Ванятка зарозовел, смешался.
— Отлынивает он у меня от грамоты-то, — пожаловался Иван Федоров. — Ленив.
— Ништо! — сказал Ларька. — Ты не обижайся только, Иване! Уважаю я тебя и люблю — эвон сколько книг у тебя мудрых, не всякий прочтет! — да позволь правду молвить: может, без грамоты-то легче человеку прожить! Ей-богу!
— Верно, легче, — согласился с грустной усмешкой Иван Федоров. — Не думая всегда легче жить. Не знаешь заветов христовых, стало быть, и печали нет, что никто не блюдет оные.
— Правильно! — не смутясь, подтвердил Ларька. — А почнешь кого корить заветами, так и на цепь могут посадить… Так? Нет?
— Так, так, — кивнул Федоров.
Проводив Ларьку, он долго сидел, опустив голову на руки.
ГЛАВА II
В марте семь тысяч шестьдесят шестого года и Москву прибыло новое ливонское посольство.
Рыцарь Гергард Флемминг с любопытством и тревогой выглядывал из оконца санного возка.
Зима была затяжной. Снег еще не сошел. Столица восточного варвара Ивана, бревенчатая, заваленная сугробами, только-только просыпалась. И в холодном утреннем воздухе, в безлюдии и тишине высокие стены Кремля, его мощные башни казались особенно грозными и недобрыми.
— Да смилуется над нами бог! — внятно сказал над ухом Флемминга Генрих Винтер.
Третий из послов, Валентин Мельхиор, сидел, не шевелясь и плотно сжав сухие длинные губы.
Поручение, данное им, было неблагодарным и тяжелым. Все сроки выплаты дани истекли. Но — увы — платить никто не хотел. Выплата вообще означала бы полное разорение страны. И послам надлежало просить, чтобы царь хотя бы уменьшил размер дани. Снизил ее с гривны до деньги.
Провожая послов, гермейстер Фирстенберг требовал:
— Торгуйтесь! Оттяните время! Командор Кетлер уже заключил в Вильне союз с королем Сигизмундом-Августом. Если нам удастся нанять войска, мы выстоим. Но оттяните время!
Гергард Флемминг не сомневался, что им удастся уговорить московских бояр пойти на уступки.
Валентин Мельхиор был настроен безрадостно и оптимизма Флемминга не разделял.
— Вы полагаете, что русские круглые дураки? — невесело спрашивал он послов. — Ошибаетесь. Они дерзко обманули нас с грамотой Плеттенберга, и на уме у царя не мир, а война. Вспомните царского посла Терпигорева…
Воспоминание о Терпигореве было не из приятных. Восемь месяцев назад он прибыл к дерптскому епископу и для начала озадачил того странным подарком от царя — преподнес для чего-то епископу шелковую татарскую епанчу, двух гончих собак да кусок вышитого узорами сукна.
Епископ смотрел на дары в полной растерянности. Они были явно не по чину. В них таилась какая-то издевка. Вдобавок русская выжловка присела в епископской зале и напустила на пол лужу…
Келаря Терпигорева поспешили поблагодарить и отправить отдыхать, а лающий подарок отдали на псарню.
Но царский посол долго не нежился. На следующий день явился в магистрат и в кратчайшей речи из полутора десятков слов потребовал, чтобы епископ и гермейстер привесили свои печати к подписанной посольством Брокгорста грамоте.