Иван Грозный. Сожженная Москва
Шрифт:
– А купец этот, с которым желаешь породниться, чем торгует?
– Мыслю, к чему клонишь, – покачал головой Ризван. – Нет, Михайло к живому товару Наби отношения не имеет. А чем торгует? Да всем, чем выгодно. И тканями, и украшениями, и мясом, и пшеницей. У него лавки и тут, и в Кезлеве, и в Бахчисарае, и даже в Ялте. Богатый человек, но не жадный и не злой. Рабов, прямо скажу, держит, покупает тут или в Кезлеве. Однако другие невольники позавидовали бы рабам Наби. Он если берет семью, то не разлучает ее. Так и живут
– Не рабовладелец, а благодетель какой-то, – усмехнулся Бордак. – Впрочем, здесь покуда ничего не изменить, хотя кто знает, что будет с Крымом, коли царь Иван Васильевич устремит на него свой взор.
– Покуда русский царь смотрит только на запад, а на Русь нападают крымчаки, – заметил Ризван.
– Ладно.
Жена Ризвана, Ирада, принесла чай, и Михайло поблагодарил ее:
– Спасибо тебе, женщина, это то, что нужно.
– Баня уже скоро готова будет, кушанья тоже, – довольно улыбнулась она и добавила: – Алена помогает, дюже старается.
– Вы Петрушу не упустите, а то выйдет на улицу да пропадет.
– За этим Алена строго смотрит, сын всегда при ней. А когда надо, я смотрю.
– Спасибо, Ирада.
Бордак помылся в бане, переоделся в чистые штаны и рубаху, прошел в летнюю кухню, где Алена выставила разные кушанья. Отужинав и поблагодарив ее, он сказал:
– Пройдемся по саду, поговорим.
– Как пожелаешь, Михайло.
Они вошли в сад и стали медленно прогуливаться меж деревьев.
– Тебе, Алена, след сегодня собраться вместе с Петрушей в дорогу, – начал Бордак.
– Пошто? – напряглась женщина.
– Поедем в Сююр-Таш, это около ста тридцати верст отсюда, недалеко от Бахчисарая.
– Туда-то зачем?
– Там русское посольское подворье. Оттуда ты с Петей отправишься на Москву с посланцем окольничего Афанасия Федоровича Нагого, нашего посла в ханстве.
– О, господи! – выдохнула Алена. – Пошто так нежданно?!
– Я же обещал вернуть тебя на родину? Вот и держу слово. С конем-то управишься?
– О том заботы нет, но что я на Москве с ребенком делать буду? Пропадем ведь.
– Не пропадете. Осип Тугай, посланник Нагого и мой товарищ, доставит вас на мое подворье, что на Варварке. Оно недалеко от церкви Святой Великомученицы Варвары. Подворье небольшое, я не вельможа и не торговец, но дом крепкий, хозяйство какое-никакое. Покуда там заправляет работник Герасим с женой, приедешь, сама хозяйкой станешь.
– Как же так, хозяйкой? – воскликнула Алена. – Хозяйка в доме – жена. И та под мужем.
– Нет у меня жены, и детей нет.
– Но пошто ты один? – удивленно спросила она.
– Померли моя жена Глафира и сын Володимир. Огненная хворь в могилу свела. Я тоже был на краю могилы, но Господь, видно, не пожелал забирать меня к себе, оклемался. Моих к тому времени уже похоронили, и я на похоронах даже не был. Вот так, Алена. Не хотел говорить, но что уж теперь? Все мы в руках Бога нашего, коли оставил он нам с тобой жизнь, то и треба жить далее. А уж как жить – решать тебе. Ни к чему не неволю, прошу только, будь в доме хозяйкой. Я тебе денег дам, с хозяйством Герасим и жена его, коли треба, подсобят.
– Ты ошарашил меня, Михайло, – потупившись, прошептала Алена и тут же покрылась густым румянцем.
– Я и себя ошарашил… Давай, собирайся. На рассвете тронемся с божьей помощью. Поболе еды возьми, но об этом я Ризвана попрошу, он даст, сколь треба.
– Михайло, а бумагу какую, что я не самозванка, а твоя… твоя прислуга, дашь?
– Ты получишь посольскую грамоту, где будет указано, что выкуплена из рабства татарского, а значит, свободный человек. Ну, а насчет прислуги… Какая же ты прислуга, ты – свободный человек. Да никто и интересоваться не будет. Меня на Варварке знают, ну а коли возникнут какие трудности или пристанет кто, то пригрози обратиться к думному боярину Григорию Лукьяновичу Скуратову-Бельскому.
– Ой, это к Малюте Скуратову?
– К нему, – улыбнулся Бордак. – Как только назовешь его имя, все мигом отстанут.
– А ты знаешь Малюту? Слыхала я, палач он у царя.
– Не след верить всему, что говорят люди. Григорий Лукьянович – не палач. Я его знаю. Коли случится что, обращаться к нему не иначе как боярин Григорий Лукьянович, но, мыслю, не дойдет до того. Это так, для тех, кто слишком любопытен.
– Даже и не знаю, смогу ли жить на Москве? Это же такой большой город! Там, в Кремле, сам царь Иван Васильевич сидит на троне. Дума боярская, вельмож всяких много. Боязно мне, Михайло.
– Привыкнешь.
– А ты скоро на Москву вернешься?
– О том не ведаю. Да и ведал бы, молвить не мог. Ты уж не обижайся, служба у меня такая.
– Как я могу на тебя обижаться, Михайло?
– Надо отдохнуть хорошенько, ты соберись и после ужина спать раньше ложись. На рассвете тронемся. Я к Ризвану пройду, договорюсь обо всем насчет коня другого, провизии, воды. В степи источников мало, да и те знать надобно.
– Ох, и боязно мне, кто бы знал.
– Ничто, Алена, потерпи, не то стерпела.
– И не говори, Михайло. Всю жизнь буду за тебя Бога молить. И Петруша, как подрастет, будет.
Они вернулись во двор. Алена забрала у Ирады сына и ушла с ним к себе. А Бордак отправился к Ризвану.
– Мне нужен еще один конь хороший, провизии для двух взрослых и ребенка на трое суток, – обратился он к хозяину подворья.
– С провизией забот нет. Ирада все соберет, а надо будет, и купит, а вот коня хорошего придется у торговцев брать. Хотя у Наби Алая свой табун, у него можно купить.