Иван Грозный. Сожженная Москва
Шрифт:
– Благодарствую, – кивнул Бордак с просветлевшим лицом.
– Э-э, Михайло, было бы за что.
– Осип Тугай из Кафы прибыл, – заглянув в горницу, сообщил Агапов.
– Добре. Передай, с ним говорить после вечерней трапезы буду, а сейчас пусть стол накрывают.
Бордак вышел из горницы посла, спустился вниз, там сразу же увидел Тугая, подошел к нему.
– Знал бы, что ты следом отправишься, вместе пошли бы сюда. Вдвоем оно веселее.
– Это так, Михайло, но кто знал, когда гонец от Афанасия Федоровича явится, а он в ночь
– Алена с Петрушей как там?
– А чего им? На подворье Ризвана. Алена помогает Ираде, сын рядом. Да и пошто интересуешься, коли уехали мы почти одновременно из Кафы?
– Так спросил.
– Так, молвишь? – пристально посмотрел на Бордака Тугай. – А я мыслю, не так просто. Что, по душе пришлась Алена?
– А коли да, то что?
– Ничего. Хорошая баба, хозяйственная, скромная, за дитем строго смотрит, работу, какая есть, легко делает. Такая в жены в самый раз. Тем боле вдовая. Одной ей с дитем прожить трудно будет, а ты мужик крепкий, с тобой не пропадет. К тому же и сам один.
– Не об том речи ведешь, Осип.
– О том, Михайло, уж мне ли не знать тебя? Но… твои дела, это твои дела. Твою Алену с Петрушей надобно домой отправить. Чужбина есть чужбина, тут свободным никогда не почувствуешь себя.
– О том был разговор с Афанасием Федоровичем.
– И что порешили?
– Узнаешь, Осип, вечером и узнаешь.
– Чего сам не молвишь?
– У нас еще будет время поговорить.
– Надолго тут?
– С рассвета завтра поеду в Кафу, но вернусь.
– Не понял? Чего мотаться туда-сюда?
– И про то узнаешь.
Дьяк Агапов позвал всех в домовую церковь. Там собрались все – от посла Нагого до холопов. Помолились. Потом направились в трапезную, где ожидал обед, но тут уже расселись по отдельности – посол и его помощник с посланниками, стрельцы и прислуга.
Пообедав, разошлись, по старой русской традиции, по покоям на дневной сон.
А как проснулись, уже и вечер подступил.
После ужина Тугай имел разговор с окольничим Нагим. Затем прошел в покои, отведенные Бордаку, и с ходу спросил:
– Чего ж ты, Михайло, не сказал, что Алена с сыном поедет со мной на Москву?
– Хотел сначала убедиться, что посол не изменил решения.
Тугай присел рядом с Бордаком:
– Ну, до Москвы мы твоих Алену и Петрушу довезем, а там куда? Она же вроде как из-под Брянска?
– Нету у нее никого ни в Брянске, ни в селе, ни на Москве. На мое подворье и отвезешь. Там Герасим с женой Марфой пока всем заправляют, хотя и заправлять-то особо нечем, им передай Алену с сыном и мой наказ, чтобы жили, как хозяева, а Герасим с Марфой помогали всем, чем могут.
– Добре, сделаем. Правильно ты решил. Бабы должны с мужиками жить. И мужики с бабами. Ныне, когда война, одиноких вельми много. Так не должно быть. Да и пошто тебе не венчаться с Аленой? Хотя… – Тугай выставил перед собой ладони: – Молчу, молчу!
Переговорив с гонцом, Бордак лег спать.
На рассвете он покинул селение. На этот раз Михайло не особо жалел молодого скакуна, в то же время и не загонял его. Он знал, как обращаться с конями. На обратную дорогу у него ушло два дня. Даже меньше, потому как в Кафу он въехал, когда муэдзин с минарета созывал правоверных на вечернюю молитву. Вернулся тем же путем, что и выезжал. Подъехал к задам подворья Ризвана, спешился и повел коня через сад. Алена в это время выносила ведро, увидела своего спасителя, вздрогнула от неожиданности и уронила ведро.
– О, господи, Михайло! Испужал до смерти!
Бордак, проводя мимо коня, сказал ей:
– Ты вот что, Алена, как помоюсь да перекушу, поговорим.
– О чем? – встревожилась она.
– Для тебя, да и для меня о хорошем, не волнуйся. Петруша спит, поди?
– Нет еще. Сын Ризвана, Хусам, ему тряпичную игрушку принес, играется у хаты.
– Хусам, говоришь?
– Да, а что?
– Тебе он, поди, тоже подарок сделал?
– Нет, Михайло, с чего ты взял?
– А что? Он молод, ты молода…
– Вот ты о чем, – проговорила, зардевшись, Алена и спросила с укором: – Пошто забижаешь? Если кто и мил мне, то не Хусам. Да и невеста у него есть. По традиции ее еще в детстве Ризван ему подобрал, и скоро должна быть свадьба… Но ты ступай, а то у меня еще дел полно.
– Добре, Алена, и прости, коли обидел.
– Ничто, Михайло.
Бордак завел коня в конюшню. Там его увидел Ризван:
– О! Михайло? Салам алейкум. Вернулся?
– Салам, Ризван, как видишь.
– Надо Ираде сказать, чтобы ужин приготовила, баню растопила. Устал с дороги? Хотя чего это я? Глупость спросил. Главное, вернулся живым и здоровым, то и яхши.
– Тут как дела? – поинтересовался Бордак.
– Слава Всевышнему, все хорошо.
– Курбан не заглядывал?
– Не было никого.
– Как соседи к Алене относятся?
– Никак не относятся. Она с подворья не выходит. Ведают, конечно, соседи, что у меня русская женщина с ребенком, но знают и то, что твои они.
– Добро. Прилягу я.
Бордак прилег на топчан, скинув сапоги, и стал наблюдать, как Хусам поит-кормит его коня.
– Ризван! – позвал он хозяина подворья.
– Да. Михайло?
– Спросить кой о чем треба.
– Давай. – Татарин присел на край топчана.
– Слышал, скоро женишь сына? – кивнул Михайло на Хусама.
– Алена сказала?
– Она.
– Да пора, время подошло, взрослый уже.
– А кто невеста? Нет, если не хочешь говорить, я не настаиваю, просто интересно.
– Отчего не сказать? Скажу. Невеста – Гульшен, что означает цветник роз, хорошая девушка. Мы с ее отцом, купцом Наби Алаем, росли в одном ауле. А потом так получилось, что переехали в Кафу, я раньше, он позже. У меня родился сын, у него – две дочери. Вот Гульшен и сосватали. Договорились с Наби осенью свадьбу сыграть.