Иван Грозный. Сожженная Москва
Шрифт:
Бордак достал мошну, протянул Ризвану пятьсот акче:
– Это на коня, сумы и провизию.
– Много даешь.
– В меру. А еще двести возьми за постой.
– Не возьму, Михайло. За постой не возьму.
– Пошто?
– Кто с гостя деньги берет? Ты – мой гость, твои люди – тоже мои гости. А гостей привечать боле, чем родственников, треба.
– Ну, тогда бери на коня и провизию.
– Я бы тебе из своей конюшни дал, но у меня, сам знаешь, какие кони. Хорошие, однако тебе треба лучше.
– Ты заведи моего коня в конюшню, собери сумы, я у себя буду. На рассвете
– Теперь уж не вернешься?
– Да нет, наверное, вернусь, а там только Господь, да окольничий Нагой знает.
– Вроде и дел-то у тебя в Кафе не осталось.
– Ты не ведаешь, как появляются дела? Сейчас – нет, через час – полная торба.
– Это так, – вздохнул татарин. – Отдыхай, Михайло, на вечернюю трапезу Хусам подойдет.
– Добро.
Бордак прошел в свою комнату. Сын Ризвана, Хусам, отправился к отцу невесты, купцу Наби Алаю. По местным законам, он до свадьбы не должен был видеть невесту, однако этот закон часто обходили. Молодые люди хотели знать, кого в жены выбрали им отцы, посему находили предлог, чтобы увидеть будущую жену. Ризван придерживался обычаев, традиций и законов, в то же время он и сына понимал. И однажды, как бы случайно, показал ему Гульшен. Девушка очень понравилась Хусаму, и тот теперь сам искал любой повод наведаться на подворье Алая, особенно тогда, когда купец уезжал из Кафы по делам. А ныне его отец послал. И Хусам был рад, что можно еще раз увидеть невесту.
На следующий день, как только просветлело, Бордак и Алена с Петрушей на скакунах, увешанных сумами, выехали с подворья Ризвана. Посланника московского и бывших невольников провожали и Ризван, и Ирада, которая привязалась за столь малое время к доброй, работящей и скромной Алене.
Как и прежде, первую остановку сделали в роще у озера и далее ехали степью по проторенной тропе. Никого из тех, что разбойничал в Крыму, слава богу, не встретили и благополучно добрались до Сююр-Таша, посольского подворья.
Несший службу у ворот Федот Резвый радостно встретил приезжих:
– Приветствую тебя, Михайло, приветствую тебя, женщина!
– Алена, – подсказал Бордак.
– Приветствую, Алена!
– Тебя так же, Федот!
– Погодь, открою дверь.
– Скажи поначалу, Осип еще тут?
– Тута, где ж ему быть. Ожидает Афанасия Федоровича. Тот как два дня уехал в Бахчисарай, еще не вернулся. Ныне должон.
Резвый открыл ворота, всадники въехали во двор, спешились, Алена поставила на ноги Петрушу. Он хмуро смотрел на подворье, на грозного стражника.
– Не бойся, Петенька, мы у хороших людей, – погладила его по голове Алена.
– А я и не боюсь, – неожиданно сказал мальчик, что вызвало смех Резвого:
– Смотри, от горшка два вершка, а с норовом. Воин вырастет.
– Поглядим. А Петр Петрович Агапов уехал с боярином?
– Да, он всегда на выезде с ним.
– Как же нам разместиться?
Из дома вышел Тугай, увидел прибывших, улыбнулся:
– Приветствую, Михайло, быстро ты обернулся. Приветствую тебя, женщина, – кивнул он Алене. – Хороша, слов нет. Ведают эти черти работорговцы, кого брать силком на Руси, будь проклято их басурманское племя!
– И тебе
– О чем задумались, гости дорогие?
– Да вот не ведаю, как и где разместиться. В той комнате, что была отведена мне, всем неудобно, да и не по традициям это…
– Эка забота. Афанасий Федорович обо всем обеспокоился. Пойдем, покажу палаты для Алены и сына. А после в баню, с дороги помыться и трапезничать.
– Значит, обеспокоился посол, не забыл?
– Он, Михайло, никогда ничего не забывает, иначе Иван Васильевич не прислал бы его сюда, в этот гадюшник продажный.
Палаты, отведенные для Алены с сыном, оказались светлыми и просторными. Скамьи широкие, окна в цветных занавесях. Чистое постельное белье с периной и большой подушкой на лавке у стены. Посредине стол. В красном углу – иконостас. Алена ту же опустилась на колени, начала молиться. К ней присоединились и Михайло с Осипом.
Служка занялся конями, гости сходили в баню, отужинали вдоволь и разошлись на отдых. Дорога утомила, особенно Петрушу, как тот ни храбрился.
А к вечерней молитве и трапезе явился посол русский Афанасий Федорович Нагой с помощником и невеликой охраной. Узнав о приезде Бордака с бывшими невольниками, повелел дьяку пригласить посланника Москвы в залу приемов.
Бордак зашел, поприветствовал по чину. Нагой в ответ тоже поприветствовал посланника и предложил ему сесть на лавку.
– Жарко ныне, – распахнул Михайло ворот рубахи.
– Да, – согласился Нагой и продолжил: – Тугай выезжает на Москву послезавтра. Ты о женщине с дитем не беспокойся. Ордынцы балуют, конечно, особенно у Перекопа, но людей с посольской грамотой не трогают. За то Девлет-Гирей велел карать строго. Определился, где остановится женщина, а то могу подсобить?
– Благодарствую, Афанасий Федорович, – склонил голову Бордак, – я сам все решил, она остановится у меня на Варварке.
– Вот как? – поднял брови посол. – К себе заберешь в прислугу?
– Не в прислугу.
– Никак жениться собрался?
– Извиняй, Афанасий Федорович, но то только мое дело.
– Конечно, Михайло, – улыбнулся Нагой. – Давно пора тебе обзавестись новой семьей. Одному жить – хуже нет, по себе знаю. Но с Аленой и сыном порешили, давай погутарим о делах. – Посол поднялся со стула, обошел стол, присел на скамью рядом с Бордаком. – Тебе, Михайло, с рассвета след ехать обратно в Кафу.
– Пошто опять в Кафу? – удивился Бордак. – Задание я ведь выполнил.
– Жизнь подбрасывает новые хлопоты.
– И что должен сделать?
– Есть в Кафе крупный работорговец мурза Басыр.
– Слыхал о нем, дом большой видел. У него свои суда, работного люда много.
– И у него же в усадьбе, отдельно, конечно, томятся наши невольники.
– Невольники? Пошто он не продает их? На невольничьем рынке его люди не торгуют.
– Басыр-мурза – хитрый и корысти неумеренной человек. Он не как обычные купцы, не выставляет товар на рынке, где за невольников может от силы заполучить пятьсот-шестьсот акче. И это за детишек и девиц. Хитрый мурза, узнав о повелении царя Ивана Васильевича выкупать наших невольников по высокой цене, решил заполучить в десятки раз больше.