Иван Грозный. Сожженная Москва
Шрифт:
Азат-мурза находился в той же комнате, что и при первой встрече.
– Ассалам алейкум, уважаемый мурза! – поздоровался Бордак.
– Ва алейкум! – ответил Азат. – Что на этот раз привело тебя ко мне? Хотя можешь не объяснять. Москву интересует, что будет на большом диване, угадал?
– Да, – просто ответил русский посланник.
– Там ничего особенного не происходит, большой совет обычно утверждает решение малого. Мыслю, так будет и на этот раз.
– А дата большого дивана уже определена?
– Да, на следующей неделе, в четверг.
– Надеюсь,
– Ты знаешь, что для этого требуется, – усмехнулся Азат.
– Сколько? – без обиняков спросил Бордак.
– Двадцать тысяч акче.
– Может быть, уложимся в пятнадцать тысяч?
– Жизнь в Крыму портит тебя, – рассмеялся мурза. – Вернешься на Москву, если, конечно, еще вернешься, по всякому поводу да и без повода станешь торговаться.
– Я бы не торговался, но стеснен в средствах.
Азат предложил гостю чаю, но Бордак отказался:
– Благодарствую, мурза, я сегодня чая не меньше ведра выпил. И как вы столько пьете его?
– В нем сила.
– Не замечал, что становлюсь сильнее после выпитого чайника.
– Ты этого и не мог заметить. Сила проявляется в бою, ты же здесь ведешь праздный образ жизни.
– Знаешь, мурза, я предпочел бы бой этому бездельному времяпровождению в Кафе, – вздохнул Михайло.
– Не беспокойся, будет тебе и бой, война грядет.
– Кстати, уважаемый Азат-мурза, мы хотели бы знать, когда, какими по численности и составу и где отряды хана будут тревожить сторожевые станицы и заставы уже в этом году.
– То тако же окончательно решится на диване, и ты все узнаешь, но заплатить тебе придется двадцать тысяч акче, и ни монетой меньше.
– Ты оставляешь меня практически без средств к существованию, – изобразил досаду Бордак.
– Что, в русском посольстве нет денег?
– Ты же знаешь, посольство – это одно, я – совсем другое.
– А вот этого не следовало говорить, не надо мне лгать, Бордак. Я прекрасно осведомлен, что ты был в Сююр-Таше, на русском подворье.
– А тебе не сообщили, с кем я был на этом подворье? – не растерялся Михайло.
– С бабой и дитем, но поначалу один.
– Верно. Мне надо было отправить выкупленную женщину и ребенка на Москву, с этой просьбой я и обращался к послу, боярину Афанасию Федоровичу. Он не отказал, я привез мать с сыном, и сейчас они в пути домой.
– И никаких других дел с послом?
– Это лишний вопрос, извиняй, мурза.
– Яхши! Мне не интересно, связан ты с московским посольством или нет, как передаешь добытые сведения на Москву. Моя забота только в том, что я получаю взамен тех данных, которые передаю тебе. И если ты хочешь ведать, какие конкретно будут приняты решения на большом диване, особенно в части планов на эту осень, то до моего отъезда привези сюда… нет… передай Курбану где-нибудь в городе, но скрытно, десять тысяч акче. Остальные десять тысяч отдашь после получения интересующей тебя информации. Таково мое окончательное решение. И если на рынке торг является неотъемлемой частью жизни, то сегодня и здесь между нами он совершенно не уместен, я не уступлю. Либо плати и узнаешь, что желаешь знать, либо уезжай и забудь о нашей дружбе.
– Хоп, Азат, – притворно вздохнул Бордак. – Твои условия приняты. Могу сейчас заплатить половину всей суммы.
– Ты носишь такие деньги с собой? – удивился мурза.
– Приходится. С вами трудно просчитать, как пойдет разговор, а потом туда-сюда по городу за мошной мотаться желания нет.
– Яхши! Давай половину сейчас.
Бордак достал увесистую кожаную сумку, что хранил под поясом, положил на топчан перед мурзой:
– Здесь десять тысяч. Можешь пересчитать.
– Для того есть люди. Курбан!
Помощник вошел в залу, поклонился:
– Да, господин Азат?
– Что там, догадываешься? – спросил мурза, кивнув на сумку.
– Конечно.
– Тем лучше. Пересчитай деньги.
– Сколько должно быть?
– Ты посчитай и скажи мне, сколько передал твой товарищ.
– Слушаюсь, господин. Дозволь заняться этим в своей комнате?
– Хоп. Займись там.
Курбан отправился пересчитывать мелкие серебряные монеты. Вернувшись через какое-то время, он доложил:
– В сумке десять тысяч акче.
– Яхши, – кивнул мурза, – оставь деньги здесь и проводи москвитянина. Мы закончили разговор.
Бордак поднялся и вышел из дома, а затем и из усадьбы вместе с помощником мурзы.
– Удачный разговор, Михайло? – спросил Курбан.
– Вроде да, а там видно будет.
– Ну, если Азат взял деньги, то нужные тебе сведения добудет непременно.
– Надеюсь. Тревожно мне что-то, Курбан.
– Чуешь опасность? Может, дать тебе нукеров или самому проводить до Ризвана?
– Не надо. Доеду, бог даст.
На улице значительно стемнело, подул ветер, поднимая на море волны. Погода стремительно портилась. Так не часто, но бывало в Кафе, как, впрочем, и в любом другом приморском городе.
Бордак в этот раз поехал дальней дорогой, надо было собраться с мыслями. Думы об Алене все боле завладевали московским посланником. Бросив поводья, он ехал, не спеша, думал, как встретится с полюбившейся женщиной, останется ли она с ним. Думал о родине, о Москве, о березах, что растут вокруг городьбы его подворья. Здесь берез нет. Здесь много чего нет, что радовало глаз на Руси. Михайло так глубоко ушел в думы, что не заметил, как сзади из проулка вышли трое местных. Они пошли за ним, тихо переговариваясь между собой. И только постоянное напряжение в чужом краю, выработавшее чутье на опасность, возможно, спасло Бордака. Он обернулся резко и очень вовремя – острие копья было уже в сажени от него. Михайло мгновенно среагировал. Уклонился, даже успел вытащить саблю. Копье, которым один из неизвестных хотел сбросить его с коня, прошло мимо, и незадачливый воин упал след за ним.