Иван Грозный. Сожженная Москва
Шрифт:
Но подошли двое других, и с разных сторон. Судя по их действиям, нападать на одинокого всадника им было не впервой.
– Мошну, литвин! – крикнул справа старший. В его руках, как и в руках подельника, поблескивало лезвие кривой сабли.
– Мошну тебе? – вскричал Бордак и, развернув коня, взмахнул своей саблей.
Татары шарахнулись в сторону и избежали удара.
Но тут поднялся первый со своим копьем.
Бордак сдал немного назад к городьбе, так его не могли окружить. Но копье – коварное и грозное оружие против всадника.
От второго удара Михайло отбился саблей, переломив древко, но получил скользящий удар по левой руке и сразу почувствовал боль и тепло крови. Рука двигалась, значит, ранение несерьезное. Однако враг был слишком близко. И тогда он, участвовавший во многих сражениях, в том числе и в Казани, решился на отчаянный шаг – спрыгнул с коня и ударил старшего. Удар пришелся в плечо. От боли тот взвыл, уронив саблю.
Бордак меж тем бросился на того, что продолжал держать обрубок древка. Он не успел вытащить саблю. Удар, и татарин с рассеченной головой завалился на бок. Третий, видя такое дело, отступил за дерево.
– Выходи, собака, на честный бой, – крикнул ему Михайло.
Но куда там. Крымчаки избегали равных схваток. Они нападали только тогда, когда имели значительное преимущество. Сейчас же у этого, что прятался за деревом, не то что значительного, никакого преимущества не было.
Бордак услышал шорох за спиной, мгновенно развернулся и, увидев перекошенную злобой физиономию старшего, поднявшего целой рукой саблю, нанес колющий удар в грудь.
Разбойники не имели крепкой защиты, только легкие кольчуги под обычными рубахами. Сабля пробила кольчугу, и острие вонзилось в сердце татарина. Он рухнул на колени, затем лицом вниз и забился в судорогах. Бордак огляделся, ожидая нападения из-за дерева, но третьего разбойника уже и след простыл. Второй же корчился в стороне.
Михайло подошел к нему, приставил острие к горлу и спросил:
– Кто послал вас?
Татарин замотал головой, рискуя поранить горло:
– Никто, клянусь Аллахом! Сами вышли взять добычу. Смотрели за тобой от крепости. Решили, то, что надо.
– А оказалось по-иному. Где третий?
– Бежал, пес! Не убивай, литвин, ты уже Али убил, я ранен. Отпусти! Клянусь, брошу это дело, вот только Вахида сбежавшего накажу за трусость.
Бордак опустил саблю. Из рукава на землю упали капли крови.
Смысла убивать раненого не было, надо быстрее ехать к Ризвану и свою рану обработать.
– Молись Всевышнему, собака, за то, что дарую тебе жизнь, которую следовало бы забрать. Убитого товарища своего тащить сможешь?
– Смогу.
– Утащи его отсюда да похорони. И чтобы я больше не видел вас. Увижу – прибью!
– А ты не литвин, – сощурив глаза, вдруг проговорил татарин.
– Нет, я немец.
– Э-э, нет, не немчин, ты – русский.
– Не хочешь жить?
– Ай, какая разница, кто ты! Я все сделаю, как ты сказал, похороню Али, а потом и Вахида, если доберусь, уйду из Кафы. Мы и так собирались уйти в Кезлев, тут опасно стало.
– Так и сделай!
Бордак запрыгнул на коня, ударил его по бокам, и тот пошел рысью по темной улице.
Вскоре Михайло въехал на подворье Ризвана.
Первым его увидел Хусам.
Оттого, что московский посланник неуверенно слез с коня, спросил:
– Что-то случилось, Михайло?
– Ты матери скажи, чтобы нагрела воды да отца позвала. Я ранен.
– Ранен? Но…
– Меньше слов, Хусам! – перебил парня Бордак.
– Да, да, я быстро.
Из дома выбежал перепуганный хозяин дома.
– Что такое, Михайло? На тебя напали?
– Ну, не сам же я поранил себе руку.
– Но кто? Где?
– Лихие люди, в городе, в темном месте. Ограбить хотели.
– Уверен, что ограбить, а не убить из-за дел твоих?
– Уверен. Ты вот что, помоги рубаху снять.
– Рука-то хоть слушается?
– Слушается.
Ризван стянул с Бордака рубаху, увидел большой порез на предплечье и воскликнул:
– Ох ты! Саданули крепко.
Он приказал жене согреть и принести воду, чистую ткань, а Хусаму велел сбегать за лекарем Амиром.
Лекарь пришел, когда Ирада все приготовила. Более того, она промыла рану, стерла кровь, вынесла новую рубаху.
– Что тут? – спросил он.
– Да вот, Амир-ага, – указал на посланника Ризван, – разбойники в городе напали, порезали.
– Эх, все неспокойнее становится в городе, – вздохнул лекарь. – А жена твоя, Ризван, молодец, обработала рану как надо.
Женщина, закутавшись в платок, отошла к дому. У топчана остались только мужчины.
Амир внимательно осмотрел рану и покачал головой:
– Тебе повезло, русский, клинок прошел по скользящей, рана глубокая, но не опасная. И затянется быстро, потому как крепкий ты, а я дам тебе целебные травы, отвары из которых заживляют раны. Шрам, конечно, останется, но кто из мужчин сейчас без шрамов?
Он занялся рукой Бордака, в рану насыпал какого-то порошка, велел размочить в горячей воде засушенные травы, которые затем наложил на шрам и стянул все лоскутами.
– Ну, вот и яхши, – проговорил лекарь, скатывая засученные рукава. – Не пройдет и трех дней, рана заживет. Ничего не меняйте, повязки тоже, даже если загрязнятся. Через три дня можно снять совсем. Останется бордовый рубец, иногда будет кровоточить, но это пустое.
– Сколько я должен тебе, добрый человек? – спросил Михайло.
– Скажи, русский, – посмотрел на него лекарь, – если бы я лежал в канаве, ты прошел бы мимо или попытался помочь?
– Конечно, попытался бы помочь.
– Вот и я помог. Не надо мне ничего. Да и не за что брать деньги. Выздоравливай.
Он собрал свои нехитрые пожитки, и Хусам проводил его до ворот.
– Нехорошо как-то получилось, Ризван, – взглянул на хозяина подворья Бордак. – Человека оторвали от дел, он оказал помощь, потратил снадобья, которые наверняка достаются ему нелегко, а я не отблагодарил.