Иван Грозный
Шрифт:
Грозный поджал губы и покрутил орлиным носом своим.
— Ты не тяни. Зрю яз: надумал ты чего-то, Иванушка!
Окольничий застенчиво опустил глаза.
— Не яз един понадумал. С Фуниковым да Грязным мозговали.
И, приложившись к царёву халату:
— Пожалуешь сказывать?
— Сказывай.
— А у опальных, сдаётся нам, не токмо добро и живот, но и крепости с грамоты в пору бы казне отписать.
Наморщив лоб, Грозный тщетно силился понять смысл слов Челяднина.
Фуников устремил на царя простодушный взгляд и продолжал за окольничего:
— Коль не будет
Грязной понял по выражению лица, какая мысль забеспокоила Иоанна, и, таинственно ухмыльнувшись, разъяснил:
— А кой худородный сядет на господаревы земли да спонадобятся ему холопи, по каждой пригоде разберём и на тех людишек князей опальных запрет наложим отказываться в иные дворы.
В дверь слегка постучались. Фуников бросился в сени и тотчас же вернулся.
— Не потрапезуешь ли, государь?
Иоанн кивнул утвердительно.
Стольник отведал постных щей и варёную рыбу и передал их царю.
Доедая последний кусок, Грозный сбил пальцем крошки с клинышка бороды, ладонью размазал по губам клейкую ушицу и перекрестился.
— Измаялся яз нынче, — лениво протянул он. — Утресь додумаем думу.
Казначей робко напомнил:
— Аглицкие гости утресь белку будут глазеть. Царь оживился.
— Пучки-то прилажены ли?
— Чмутят басурмены те. Давеча толмача присылали: дескать, пожаловали бы белку им, како по чести водится: в пучке, в десятке, две — наигожие — личные, да три похуже — красные, да четыре — того похуже — под-красные, да одну — негожую — молочную.
Ногтем мизинца Иоанн раздражённо ковырял застрявшую в зубах рыбью косточку и что-то соображал. Вдруг он сипло расхохотался.
— Показали бы басурмены милость да перебрали бы все три тьмы пучков! Поглазел бы яз!
И, подробно разъяснив, как подменить лучшие шкурки худшими, прибавил:
— А какие пучки без удуру Ивашка тебе, казначей, для показу подкинет. Слышишь, Иван?
— Слышу, преславной!
— А ещё, государь, воску у нас полежалого сила… — печально вздохнул Фуников.
Царь опустил руку на плечо Висковатого и внушительно заглянул в его глаза.
— На то и дьяки, чтоб извод был бумаге.
Дьяк торопливо взялся за перо.
…А ещё до соизволения государева ни единым людишкам, опричь двора, не вести торгу воском… А паче нарушено будет сие…
И, закончив, на коленях подал Грозному грамоту для подписания.
После ранней обедни Иоанн прошёл через внутренние покои на склады.
— Царь идёт! — громогласно объявил поджидавший жилец.
Работные, закрыв руками лица, попадали на пол.
Фуников стоял у огромной кипы пучков и ухмылялся. Уловив едва заметный знак, поданный царём, он ловко выхватил один из пучков. Грозный внимательно просмотрел и пересчитал шкурки по сортам.
Всё шло так, как было условлено накануне. Фуников ни разу не ошибся и по знаку подавал лучшие пучки, выхватывая их, почти не глядя, из общей кучи.
Деловито проверяя груду конского волоса, щетины, гусиного пуху и кож, царь давал подчинённым последние указания.
Измученными призраками сновали по складу работные. Их лица и полуголые тела были залеплены мёдом, пухом, волосом и щетиной. Согнувшись до земли, они перетаскивали с места на место тюки, укладывали их так, как требовал казначей. За всю долгую ночь никто из них ни разу не передохнул: бичи зорких спекулатарей были всегда наготове.
Иоанн укутался по уши в шубу и, зябко поёживаясь, ушёл в палаты.
В трапезной его поджидали думные бояре: Михаил Лыков, Колычев, Бутурлин [148] и Иван Воронцов [149] .
148
Бутурлин — из рода Бутурлиных, князей и графов (предок — Радша, прибывший из Германии в Новгород в конце XII в.).
149
Воронцов Иван Михайлович — из дворянского рода, воевода и дипломат; участвовал во многих войнах времени Ивана IV и выполнял дипломатические поручения.
Ответив лёгким кивком на поклон, царь уселся за мраморный столик.
Думные не притронулись к кушаньям, расставленным на длинном столе, до тех пор, пока Грозный не передал Челяднину надкусанный ломоть хлеба.
— Воронцову! — бросил лениво царь и отломил ещё два куска. — Лыкову и Бутурлину!
Бояре трижды коснулись пола и приняли подённую подачу [150] .
Низко свесив голову, сидел Колычев, с мучительным волнением дожидаясь подачи. Бояре исподлобья поглядывали на него и уписывали кислые щи.
150
Подённая подача — надкусанный ломоть, знак царской милости.
Царь облизал ложку и, слегка приподнявшись, перекрестился. Все вскочили за ним на молитву.
Прищуренный взгляд ястребиных глаз Иоанна впился в посеревшее лицо Колычева.
— Слыхивали мы, печалуешься ты, князь, на лихие дела?
И сквозь дробный смешок:
— Не любо, сказывают, тебе, что, почитай, выше земских сиживают николи и в думных списках не виданные Биркины да Боборыкины, да Загряжские с Наумовыми, да что ещё те Басмановы со Скуратовыми и Годуновым силу взяли великую?
Боярин, потупясь, молчал.
Лёгкая тень пробежала по лицу царя, погасила смеющиеся глаза и залегла глубокой бороздой на лбу.
В трапезную неожиданною оравою голосистых ребят ворвался шумный перезвон колоколов.
— Не иначе — Федька на звоннице тешится, — недовольно покачал головой Иоанн.
Пыхтя и отдуваясь, в дверь просунулся боярин Катырев.
— Сызнов царевич убег от меня, государь!
Набросив на плечи шубу, Грозный вышел на крыльцо и, приложив кулак к губам, строго окликнул сына.