Иван Грозный
Шрифт:
«Эка, норовистый удался! И в кого уродился, не ведаю», — подумал не без удовольствия царь и снова вытянул лицо в каменеющую маску величия.
Однако, поравнявшись с сыном, он не выдержал и заботливо попросил:
— Запахнись ты, Ивашенька. Студёно!
Из-за спины выглянул робко Фёдор [152] . Борода Иоанна запрыгала по сторонам.
— Разгорнул бы ты спину, мымра пономарская!
Одутловатые щёки царевича сморщились в блаженной улыбочке.
— Пожаловал бы ты, батюшка, милость невиликую —
152
Фёдор — Фёдор Иванович (1557–1598) — царевич, третий сын Ивана Грозного, будущий последний русский царь из династии Рюриковичей (с 1584 г.). Неспособный к государственной деятельности, предоставил управление страной своему шурину Борису Годунову.
Катырев умилённо сложил руки на животе.
— Божье дитё. Воистину Божье дитё.
Грозный сердито оттолкнул боярина и, теряя самообладание, набросился на сына.
— Мымра! Не царёва ты плоть, а сука Пономарёва! Сука ты, — вот кто!
Фёдор юркнул снова за спину Ивана и сделал вид, что идёт в церковь. Но, едва отец скрылся в притворе, он подразнил языком поманившего его Катырева и, отдуваясь, свернул к лесенке, ведущей на звонницу.
Перед алтарем Иоанн передал посох Биркину и стал на колени. Протопоп благословил молящихся и, в свою очередь испросив царского благословения, приступил к службе.
Истово бил Грозный поклон за поклоном и, каждый раз приподнимаясь, огорчённо поглядывал на старшего сына.
Царевич стоял, облокотившись на паникадило, и болезненно морщился. После бурно проведённой ночи мучительно тянуло ко сну или на воздух, подальше от мутящего запаха воска и ладана. Минутами им овладевало какое-то странное оцепенение, мимолётное забытье. Тогда вдруг свежело лицо в желтоватом румянце и, как у ребёнка, тянущегося к материнской груди, чавкающим колечком собирались влажные губы. Перед полузакрытыми глазами колеблющеся всплывал образ покорной девушки, с которой, под конец ночи, его оставили одного. Где-то у заставы изловили её, неизвестную, дворяне московские, обрядили скоморохом и привели закоулками в Кремль. Приятно кружится голова у царевича, он широко расставляет руки и… падает на плечо Алексея Басманова.
— Леший! — вырывается у него из груди вместе с мутящей отрыжкой.
— Чего, царевич?
— Повыдумали тоже замест сна да в церковь ходить!
— Молится! — вздыхал успокоенно Грозный и проникновенно тыкался лбом в холодные плиты. — Сподоби, Господи, в добре и силе сыну моему на стол сести московской по скончании живота моего!..
Маленький, сутулый и взбухший, как лубок, вынутый из воды, жался на звоннице Фёдор к пономарю.
— Допусти, миленькой, под Евангелие, эвона в этот брякнуть, в великой.
Пономарь благоговейно приложился к руке царевича.
— Брякни, солнышко! Брякни, молитвенник наш!
И передал Фёдору верёвку от большого колокола. Катырев схватился за голову.
— Прознает государь — пропали наши головушки!
— А ты не сказывай.
Перекрестившись, царевич поднялся на носках и крикнул в свинцовое небо:
— Благослови, Владыко, звоном недостойным моим, херувимов потешить твоих!
Князь смахнул слезу и дохнул в лицо Фёдору:
— Благоюродив бысть от чрева матери своея и ни о чём попечения не имашь, токмо о спасении душ человеческих.
Царевич передёрнулся и зло оскалил редкие зубы, но тотчас же снова выдавил на лице заученную больную улыбку.
…На коленях, то и дело крестясь, полз к Иоанну Фуников. Грозный заметил его и поманил глазами к себе.
Казначей долго лежал, распластавшись на полу, и молился вполголоса. Поднявшись, он едва внятно прошептал:
— Белку со всем протчим взяли, а за щетину норовят по три алтына на батман урвать.
Глаза Иоанна стыдливо забегали по образам.
— Суета сует… Прости, Господи, суету земную мою.
И, откашливаясь в кулак:
— Не можно без воску. А заберут воск, что запрел, — отдавай.
Казначей чмокнул царский сапог, пополз к выходу и, выбравшись на паперть, стремглав бросился к складам.
На складе Висковатый потрясал в воздухе образцами, прижимал их с неизбывной любовью к груди и клялся англичанам в том, что нигде во всём мире нет лучше царёвой щетины.
Толмач переводил, путая и искажая смысл слов рядящихся. Торговые гости упрямо трясли головами и твёрдо держались своей цены.
Казначей отвёл в сторону дьяка и голосом, достаточно сильным для того, чтобы услыхали гости, процедил не спеша:
— А щетинка-то авось на хлебе челом не бьёт. Пускай попримнется маненько. — Точно вспомнив о главном, он прыгнул к англичанам и сочно поцеловал свои пальцы. — А и потешим мы вас таким товарцем… — И, хлопнув толмача по плечу: — Ливонцам не дал! Германцам не дал! Литовцам да ляхам и не показывал! А агличанке задаром отдам! Бери и смышляй: воск то, а либо злато?
Англичане прошли к кругам воску. В стороне, заложив за спину руки, с видом благодетеля стоял казначей.
— Дорого! — перевёл толмач.
— До-ро-го?! Да окстись ты, забавник!
И с горькой обидой:
— А ежели дорого, не можно нам и на щетине терять!
Наконец, после долгих и страстных споров, Фуников ударил с англичанами по рукам.
Довольный выгодным торгом, Грозный пожелал потешить английских гостей.
Дети боярские с людишками поскакали по окружным лесам добывать живых зайцев.
По пути они захватывали с собою на помощь холопей из примыкающих к Москве деревень.
За неделю было изловлено более восьми сороков зайцев.
Утомлённые охотой, дети боярские сделали привал у Можайска.
Среди ночи их неожиданно разбудили отчаянные вопли и набат.
— Горим! — решили охотники, вглядываясь в зарницы, прорезавшие кромешную тьму.
Село кипело рёвом, зловещим набатом и багряною кровью пылающих факелов.
Из-за леса вместе с визгом метели отчётливо донёсся протяжный вой!