Иван Грозный
Шрифт:
На Выведкова всё чаще нападала тоска одиночества, — тянуло к людям, к говору человеческому.
В минуты отчаяния он решительно складывал свою котомку и собирался навсегда покинуть землянку.
Но темна и необъятна была могила Дикого поля, и некуда было уйти от неё, не рискуя набрести на становище татарской орды или погибнуть под зубами волчьей стаи.
— Нету дороженьки нам, — безнадёжно вздыхал розмысл и склонялся к морде пригорюнившегося тарпана.
Конь чуть слышно пофыркивал, точно выражал сочувствие,
— Тако вот, конечек мой! Сызнов бобыли мы с тобой!
Вглядываясь в сырую, нависшую мглу, Василий кривил губы в жуткую усмешку, подобно человеку, покончившему всякие расчёты с жизнью.
— Доли холопьей искал. А доля-то вся в земле засталась!
Неожиданно вытягивалось и стыло лицо, жилы на руках напрягались тугими канатами, и пальцы сами собой собирались в железный кулак.
— Волю бы мне! Распотешиться таким бы пожаром, чтобы вся Русия полымем заходила!
Грозные выкрики горячили тарпана, и он, всхрапывая, бросался к выходу и бил исступлённо копытами в землю.
А в поле скулил по-прежнему ветер, хлюпающе бежал куда-то по невидным лужам, путался в мокрых зарослях и, отчаявшись выбраться на дорогу, злобно лаял в низко нависшее небо.
Измученный Выводков ложился ближе к огню и забывался в тяжёлом полубреду.
В одну из таких ночей бродяга пробудился от необычного шума, доносившегося из-за двери.
— Тпрр, гирей некрещёный! — услышал он рассерженный окрик.
В то же мгновение в землянку ввалился Харцыз.
— Встречай гостя, милок!
И застыл в могучих объятиях товарища.
Когда Выводков пришёл немного в себя, Харцыз принялся разгружать колымагу, наполовину завалил землянку тюками и вытащил из одного узла две расшитые золотом шубы.
Розмысл удивлённо вытаращил глаза.
— Аль у бояр побывал?
— К Гирею хаживал в гости.
За едой, приукрашивая и привирая, Харцыз подробно рассказывал, как он, истосковавшись по чужому добру, ушёл искать счастья и как удалось ему обворовать татар, возвращавшихся с набега в свой юрт.
Перед сном донец вспомнил о коне, впряжённом в арбу.
— Гирейку-то покорми! Ячмень вон в том углу.
Василий бросился к кулю и, позабыв о просьбе товарища, высыпал всё зерно перед тарпаном.
Харцыз недовольно покрутил головой.
— Ладно же! Не покормишь некрещёного моего — не обессудь: весь ячмень у тарпана сворую. Вот, ей-Богу, тебе! Эвона, а?
ГЛАВА ВТОРАЯ
С первыми вешними днями Выводков и Харцыз покинули землянку, оставив в ней кафтаны и шубы боярские, и ушли берегом Ингула в сторону Запорожья.
Точно опара, сдобренная благоуханными снадобьями, на глазах весело поднималась пышная зелень Дикого поля. Откуда-то, с полуденной стороны, говорливыми тучами плыли в поднебесье обильные вереницы птиц. Не раз меткая стрела Василия резала голубые просторы и змеёй падала к ногам, неся с собою истекающую кровью добычу. По ночам бродяги садились на коней и скакали на разведку к дальним дорогам. Но нигде не было признаков близости человека. За месяц пути не слышно было ни конского топота, ни скрипа колёс. Лишь пригревшийся ветерок пел свою бесконечную песенку, да кое-когда выло и стонало зверьё в борьбе друг с другом.
Василий не имел никакого представления о дороге. Харцыз же ухмылялся хвастливо и уверенно шёл вперёд.
— Что поле, милок, что море-едина стать. Нету тебе ни кургана, ни дерева и вехи не видно. — И поводил ноздрями, обнюхивая воздух. — Токмо ни к чему нам приметы те. Были бы солнце да ветер да звёзды ночные.
Продвигаться с каждым днём становилось труднее. Кони путались в буйной траве, точно в тенётах. Солнце закрасило лица и обнажённые груди бронзовыми узорами и жгло головы раскалёнными иглами.
— Плювию бы, — вздыхал Выводков, изнемогая от невыносимой жары. — То ли у нас на Москве. Абие тебе и тучка в небе, а и плювией покропит людишек впору!
И с затаённой надеждой оглядывал стеклянный небосвод.
— Наносит! — крикнул он как-то товарищу, мирно похрапывавшему под арбой.
Харцыз сонно потянулся, припал ухом к земле и вдруг привскочил.
— Лихо идёт!
Розмысл весело потирал руки. С восхода, заслоняя солнце, на поле двигалась огромная туча. Встревоженный воздух наливался живым странным гулом. Кони испуганно прядали ушами и рвались с места.
Туча росла, заволакивала небосвод и, казалось, краями своими задевала землю.
Харцыз вскочил на коня.
— За мной!
Выводков ничего не понимал и не двигался с места.
— За мной! — зло повторил Харцыз, но сам неожиданно спрыгнул в траву.
— Дождались мы с тобой дождичка. Никуда не уйти от него. Чуешь — гудёт?
Гулливая туча застыла на мгновение и рухнула наземь непроницаемой серою толщей.
— Кстись! — заревел Выводков, в ужасе закрывая глаза. — Нечистая сила нагрянула!
— Кстись, коли рука без дела болтается. Авось спугнёшь ту силу нечистую, — ядовито усмехнулся Харцыз и сплюнул сквозь зубы. — По-вашему, по-московскому, — то нечистая сила, а по-нашему, оно — саранча.
Выводков заворожённо уставился в поле.
Какой-то сказочный чародей с сухим шелестом то и дело взмахивал серыми руками, и тотчас же на месте, где только что расстилался кудрявый ковёр травы, ложилась голая степь.
К полудню Дикое поле являло собой выжженную солнцем пустыню. На многие вёрсты вокруг не осталось ни былинки, ни признака какой бы то ни было жизни.