Иван Калита
Шрифт:
– Блюсти народ жезлом железным. Творить милость, но и понуждение: да каждый со тщанием возделает ниву свою! Пахарь пусть пашет, и сеет зерно, и сбирает плоды земные, и не ленится в трудах; ремественник да творит потребное пахарю и прочим, каждый по реместву своему; купец доставляет товар, кому что надобно; воин блюдёт землю, боронит от ворогов; боярин правит суд, устрояет землю по слову князя своего; учёный мних, книгочий да чтет книги, указуя на прежде бывшее в языках и землях, дабы не впасть и самому князю в пагубные заблужденья и высокоумьем не истощить землю… Пусть иерей наставляет и учит добру; пусть вятшие не величаются, но с любовию, яко родители, взирают на меньших себя, дабы не возроптал простой людин в сиротстве своём. Пусть жена любит мужа, а муж блюдёт и началует жену. Пусть дети малые чтят родителей. Пусть весь народ чтит государя, а князь денно и нощно заботу имет о языке своём. Пусть каждый приложит силы на ниве своей в ту меру, яко же возможет, и не ослабнет, и не почнёт небрегати, и не возропщет. Ибо народ един, от князя до последнего чёрного пахаря, и сему ты, глава, должен быти причиною и обороной!
– Но ежели князь - зол?! Боярин - свиреп?! Раб - леностен и лукав?! Воин - робок на борони?! Ежели сын не в отца, и все ся врозь, и вражда у меньших на больших, а у знатных к меньшим остуда и небрежение?
– Тогда гибнет народ. Весь - и вятшие, и меньшие. И ничто и никто не возможет уже спасти языка того. Погибнет он, расточит по лицу земли, яко древле сущие языци и царствы: ассирияне, вавилоняне, римляне и иные многие.
– Мыслишь ли ты, яко и нам скорый конец надлежит?
– Такого не мыслю, крестный! Мнится мне, яко много в языке нашем сокрытых сил, и токмо потребен пастырь добрый ему, дабы воспрял он над прочими, яко кедр ливанский. И тебе, крестный, скажу: ты еси пастырь добрый. Не ослабни токмо и не начни торопитися…
– Мне Пётр-митрополит предрёк, яко не увидеть исхода трудов моих, и я… Мне потребно знать, верить, что и после меня спасут, удержат…
Алексий понял, кивнул:
– Мнишь ли ты, князь, что Михайло Ярославич не возмог бы содеять сие?
Калита вздрогнул, когда крестник назвал его князем. Вперил взор в строгий лик Елевферия.
– Казнишь мя?
– Нет, княже! Нет, крестный, не казню! Думаю. Прав ты, крестный, - продолжил он, помолчав, - возможет и сильное царство рухнуть от правителя неправого! Чти притчу о Тифоне и Озирисе, царях египетских… [18]
18
Чти притчу о Тифоне и Озирисе, царях египетских .
– Согласно египетскому преданию, Озирис - благой и горячо любимый царь, погибший от рук коварного брата Тифона, восстал из мёртвых и с тех пор был почитаем как божество.
– И чем и как скрепляется государство, что держит и съединяет царствы и языки? Чрез годы, чрез смерти, от прадедов ко внукам ненарушимо? В чём преграда произволению власть имущих, в чём основа и краеугольный камень всякого бытия? Чем и почему созиждены царствы? Что заставляет кровью отстаивать рубежи земли своея? Почто и зачем отъединены от прочих и чем, чем съединены между собою? В чём и что высшее всякой власти? Где основа того, на чём зиждется наша земля? Пусть умру я, и род мой, и ближники мои - чем будет удержан от распада язык русский? Что съединяет княженья?
– лихорадочно спрашивал Иван, наклоняясь вперёд, сверля глазами лик возмужавшего крестника.
– Что? Что? И кто? Кто удержит, и охранит, и, обличив, исправит или хоть… примером своим… Я мыслил: митрополит русский и ты…
– И митрополит не возможет сие, крестный!
– Так кто же? И что?
– Вера. Предание. И любовь.
Иван поник, прикрыл лицо руками. Долго сидел так молча. Вымолвил наконец:
– Тогда я не знаю, что нужно и кто нужен нашей земле, дабы спасти её, ежели я, ежели мы с Симеоном… Словом, что нужно, дабы властитель не уклонил от бремени своего?
Олферий молчал долго-долго. И ответил наконец очень тихо, одними губами, не рек - прошептал:
– Нужен святой.
Иван поднял глаза:
– Ты, крестник?!
Тяжкое и долгое безмолвие повисло меж ними.
– Нет, не я, - ещё тише отмолвил Олферий.
– Я хотел - и не мог… Ты прав, крестный, что пришёл за мною, мой подвиг - в миру! Но святой уже есть. Где-то близ, в русской земле. Скорее всего не у нас, а в том же Ростове, или Твери, Рязани ли - там, где тяжко!
– А мы - узнаем о нём?
– с расстановкою вопросил Иван.
– Узнаем. И скоро. Токмо срока господня не уведати смертному. И - не прошай боле! Я сказал!
Глава 27
Оснеженные озера полей незримо таяли в воздухе. Над землёю, над лесами, напоенными солнцем, недвижными, ждущими и жаждущими весны, над синими, сияющими слепительным серебряным светом, пашнями висел голубой туман. Весело, пропадая в голубом сиянии, уходили на рысях конные рати москвичей по тверской дороге. Заливались колокольцы, чмокая и хрустя, мяли снег конские копыта, летели сани, тяжко переходили в галоп боевые кони, отягощённые войлочными попонами и многоразличным кованым железом. Крики ратников, ржанье, разбойный посвист, стон и звяк харалуга разносились далеко окрест. Яркими пятнами, словно цветы на голубом снегу, горели одежды воевод, дорогие, крытые алым, голубым, черевчатым и зелёным сукном шубы, узорные конские попоны, золотая парча оплечий и золотое письмо на щитах и шеломах работы восточных мастеров. Празднично и тонко звонили колокола московских храмов, далеко-издалече вскипали радостные клики толпы. Полки уходили под Торжок.
На требование Ивана заплатить ему «выход царёв» Новгород, как и следовало ожидать, ответил презрительным отказом: такого-де не бывало искони. И теперь Иван, верхом на высоком, нетерпеливо переступающем скакуне, удерживая одною рукою поводья, другою, в зелёной рукавице, защитив глаза от золотисто-серебряного сияния, озирал издали свои рати, прикидывая: всё ли и так ли исполнили воеводы, как велел он намедни? Сил было мало, и посему следовало ударить не стряпая, захватить Торжок и Бежецкий Верх с наворопа, пока ещё не раскисли пути, и уже потом вести переговоры с Новым Городом, который, в таком разе, может и склонить слух к требованиям великого князя владимирского! Он шагом, удерживая скакуна, начал спускаться с пригорка, и за ним, с глухим шорохом, точно оползающая лавина, топоча и звеня, двинулся, утолочивая снег, княжеский полк. Глянув вбок, Иван краем глаза узрел Семена, который изо всех сил натягивал повода, удерживая коня на шаг позади отцова, дабы не обогнать родителя-батюшку. Молчаливо одобрив наследника - блюдёт честь отцову!
– Иван погрузился в думы. Посмеют ли новгородцы и теперь перечить ему, когда он займёт Торжок с Бежецким Верхом? От того зависело зело многое. Зависел и успех задуманного им ярославского дела, да и Галич с Дмитровом трудно будет получить ему у хана без новгородского серебра!
Иван не думал, хорошо он поступает или худо. Он даже и не оправдывал себя, и уже не колебался, как тогда, впервые, покупая ростовский ярлык. Он знал: это его путь собирания русской земли. Только его и ничей больше. Он многое, почти все, перенял у других. Одно у ростовских князей, иное у Михайлы Тверского, что и из Византии пришло по пригожеству. Так, глядя на соседей, заповедал Москву в нераздельное владение детям, наметил старшему, Семёну, особую долю на старейший путь. Перенял навычаи мытного двора тверского, перенимал иное прочее, но затею с ярлыками измыслил сам. И об этом молчал. Запрещал даже и писать. Ни в летописании, ни в грамотах княжеских не было и следа того, что новый князь владимирский покупает у хана волость за волостью, серебром добывает то, что не удавалось добыть прежним князьям великим ратною силой. А измыслил давно. Ещё когда был жив Юрко. И тому не сказал. Чуял - не поймёт. А в те поры, как измыслил, даже не понял, почто таковое простое никому допрежь него не пришло в голову?
Каждый князь держал своё княжение по роду, по обычаю, от отцов, дедов, прадедов… Держал, доколе не пришли татары. С той поры и начали русские князья ездить в Орду на поклон и получать там ярлыки на свои княженья. А что значил ярлык? Ярлык значил, во-первых, что хан признает князя владетелем и не сгонит его со стола и защитит, ежели кто другой его попробует согнать. Ярлык, во-вторых, значил то, что князь волен сам собирать дань для Орды со своего княжества и отвозить хану. Дань иногда отвозили сами, но чаще передавали великому князю владимирскому, и тут была долгая пря из роду в род, доносы, наветы, недоимки… И ярлык ханский постепенно стал означать, во-первых, право собирать дань, и уже во-вторых - всё прочее.