Иван Калита
Шрифт:
– Не хотел печалить тебя, кесарь, но ныне скажу: не у одного лишь Василия задерживал я и даже утаивал дани и не над ним одним насилие учинял! Ныне просить буду утвердить за мною ярлык на Белоозеро, понеже без того в дальней той земле не чаю собирати в срок выход царёв!
Узбек не поспел удивиться или осердиться сказанному, как Калита продолжил:
– Почто, кесарь, не прошаешь вернейшего раба своего, почём достаются ему дани ордынски? Неужели повелитель верит арабским басням, яко в русской земле рудники серебряны суть? Или с неба дождём падает на землю русскую то серебро? Разве я, малый и ничтожный пред величеством твоим, дерзну когда рещи, како мне приходит с мытом и весчим и лодейною данью, и тебе ли, кесарю, выслушивать о караванах торговых, гостях иноземных, о шкотах того же Василия на мытном дворе ярославском, и о повозной дани, и о конском пятне, и прочая, и прочая? Поспроси людей старых, разогни грамоты древние и повиждь: все ли великие князи русстии тако усердно дань давали, яко же я, твой раб, неугодный тебе ныне? И выход, и сверх выхода - когда задержал, когда недодал, когда и какого не исполнил запроса царёва? Мне ли, худому, тревожить сердце цесаря своими малыми заботами? Да, деял сильно! Дак токмо ради тебя, великий царь! Пущай Василий Давыдыч уедет в спокое, в то не вступлюсь, ежели ты, кесарь, того восхощеши, но дай мне собирать выход царёв невозбранно и не отемнять сердце твоё своими ничтожными заботами!
Иван говорил, в нужных местах вставляя одно-два татарских слова, прерываясь, дабы дать толмачу перевести по-годному, и за время то проверял глазом, как воспринимает Узбек его горячую и почти даже и искреннюю речь?
Надо было убрать всё мелкое, подвести Узбека к главной мысли, к неизбежности строгого и нелицеприятного выбора: или он, Калита, - и тогда Узбек должен во всём и навсегда ему поверить, или тверской князь Александр, - и тогда… (Тайная грамота за пазухою жгла как огонь. Тогда он и явит её!) Конечно, Узбек упрям, подозрителен, наскучил его просьбами. Ростов, Галич, Дмитров… Теперь вот Белоозеро и уплывший из его рук Ярославль. И более легковерный хан мог ся обеспокоить сими захватами! И Калита намеренно подталкивал Узбека к той, второй, неизбежной мысли: заменить Москву Тверью, его власть, власть Ивана Калиты, - властью Александра Тверского. Иного пути нет! Вот что должен понять, накрепко понять Узбек! Нельзя и неможно существовать им долее вместе, не может быть двух великих княжений на Руси! И Узбек, кажется, понял. Поддался наконец. Мрачно улыбаясь, не зная ещё, свершит ли сказанное или нет, Узбек обронил жестокие слова:
– Чую, князь, что тяжко тебе на столе владимирском! Все говорят мне, что Александр будет сговорчивее тебя!
Толмач и тот испуганно повёл глазом. Но удар Узбека, казалось, пришёл впустую. Иван лишь пожал плечами и слегка вздохнул, словно путник на ночлеге, с облегчением слагающий с себя дорожную ношу.
– Что ж, кесарь! Твоя воля, твой ум. Подаришь Русь Гедимину - слова не скажу. Дари.
– И в удивлённые, недоуменные, закипающие гневом глаза Узбека изрёк: - Грамоту я достал наконец! И слухачи подтвердят: подлинная. А далее - слова не скажу, чти сам!
Иван, слегка даже прикусив губу, - не дай Бог расхмылить в сей миг!
– медленно достаёт бережёный свиток, затверженный им наизусть, передаёт Узбеку. Строго молвит:
– Чти!
И далее - дело толмача, дело перевода грамоты (перевод готов, написан тут же, рядом с русским текстом, и в нём выделены, отчёркнуты поносные, - ах, как неосторожен был князь Александр!
– охульные на его, Узбека, власть, лишние во всякой грамоте государской словеса: о «злокозненных» и «злонеистовых» татарах, и о самом Узбеке - поносно). И знал, не спросит, даже не подумает Узбек в сей час его, Иванова, торжества: когда писана грамота сия, с чем и кем сочинялась… Да, так и есть, проняло! Вот тебе твой светлый батыр, твой подручник, уже заране продавший тебя великому князю литовскому! Чти! Чти! Чти!
Узбек читал, и в нём подымалась волна бешенства. Иван недаром подчёркивал охульные слова. Не столько само предательство, сколько глумливый слог грамоты подхлёстывал ярость Узбека. После того, как он поверил - почти поверил!
– бесхитростному прямодушию тверича! Обман! Всюду обман! Опять обман! И этот князь, коего он почёл витязем Рустамом, и этот его предаёт и глумится над ним! О, он покажет! Он ныне… Узбек готов был рычать, грызть кого-то зубами и в ярости кататься по коврам. Он обратил наконец блистающий взор в непривычно жёсткое лицо Ивана.
– Докажешь?
Иван сделал движение.
– После! Верю. Чего хочешь? Белоозеро? Бери!
Калита чуял: сейчас попроси - дастся и ярлык на Ярославль, но… он слишком хорошо знал Узбека. Ярославль была излиха великая подачка. А там Узбек почнёт колебаться, жалеть и советоваться с визирами… Нет, лучше добивать тверичей! Это теперь важнее, это всего важнее теперь!
И он не обманывал себя. Узбек всё проверит. Всё проверят его визиры. Без подтверждающих грамот из Твери (Софья Юрьевна настояла-таки на своём!), без свидетелей, слухачей, без показаний князя Наримонта-Глеба (Иван успел уже и его предупредить за время болезни своей) ещё неизвестно, чем кончилась бы сегодняшняя молвь Калиты с ханом!
– Князь, я хотел великое княжение отдать Александру!
– говорит Узбек.
– Знаю, кесарь, и паки повторю: тогда бы ты Русь подарил Гедимину и с тем вместе погубил Орду. Разве не видишь ты, как Литва всё ближе и ближе подступает к твоим владениям? Пусть даже Александр заблуждал, пусть не мыслил даже, сочиняя грамоту сию, на деле предатися Литве! Всё одно: стал бы он ратным тебе, а там Тверь и вся Великая Русь предалися власти Гедиминовой! И на серебро, что плачу я тебе, Литва наняла бы на Западе ратную силу противу Орды! Вот чего не хочу я, великий хан! Вот почто раболепствую тут! Вот почему друг я тебе и не могу стать врагом, даже ежели бы и захотел! Ибо и меня, и мой улус сотрут в ничто Гедиминовы рати! Я просил тебя, Узбек, дай воев! Хотя бы пригрозить Смоленску! Не то и сей град подпадёт Литве!
Иван замолк, справляясь с новым приступом слабости. Кажется, он неосторожно исчерпал все свои силы и сейчас с трудом удерживал себя от обморока. Узбек тоже молчал, тяжко дыша. Сердце в груди прыгало, как необъезженный конь, - не унять. Последние годы что-то слишком быстро начинал приходить в гнев, и каждый раз так же вот, тяжко и трудно, утихало встревоженное сердце.
– Рать на Смоленск я дам тебе!
– справясь наконец с собою, вымолвил он.
– Но ты, князь, дай серебра, дай много серебра! Нынче вдвое дай! Возможешь?
Иван подумал, сдвинув брови, быстро пересчитал в уме, мимолётно ужаснулся запросу, ответил, кратко кивнув:
– Дам. Токмо, повелитель, убери от меня князей тверских! Совсем убери! С ними - не возмогу!
Он снова твёрдо и жёстко поглядел в хищные глаза Узбека (догадал: не для себя и просит, сам как в осаде в Орде).
– Ладно, ступай, - устало молвил Узбек, откидываясь на подушки.
– Исполню волю твою, князь.
Калита не обманывал себя ни часу. Из всего, сказанного Узбеком и при Узбеке, верным было только одно: двойной выход, обещанный им, Иваном, хозяину Золотой Орды. Всё прочее было зыбко, капризно, обманчиво, требовало многой увёртливой толковни и даров, даров, даров. Тем, кто пойдёт под Смоленск, тем, кто обадит Александра, тем, кто учнёт напоминать хану про его обещания князю владимирскому…
И откуда взять те новые тысячи серебра, которые он нынче, набрав по заёмным грамотам у купцов, выплатит хану? Ярославль потерян (на время, во всяком случае), с Белоозера много не соберёшь… Новгород? Остаётся один Новгород! Как бы и они, наскучив его требованиями, не передались под руку Литвы!
Уже миновала бурная и быстрая южная весна. Зацвела и отцвела, покрывшись буйными травами, степь, и ханский двор выехал на летнее кочевье, когда наконец, уладив все дела, обадив и улестив всех, кого мог и почитал должным улестить и обадить, Калита с сыновьями тронулся в обратный путь.