Иван Молодой. "Власть полынная"
Шрифт:
Поднялся и покинул Думу.
Мирон в дозоре стоял. Увидел, на татарском берегу от тумена отделилась тысяча, поскакала вдоль Угры. Подумал, не иначе татары, броды искать поехали.
Поднял тревогу.
Великий князь Иван Молодой велел разбудить дворянский полк. На бегу крикнул Саньке: - Поспешать надобно!
Взлетел в седло, повёл полк.
Татар застали на переправе. Издалека услышали шум, говор. А вскоре увидели ордынцев. Они уже садились на лошадей.
Князь голову повернул, Саньку увидел. Ничего ему не сказал. Приподнялся в седле, руку поднял. Развернулись дворяне, коннице вольготно: берег широкий, до леса далеко.
С шорохом обнажили сабли, а татары уже заметили их, завизжали, загалдели.
Лавой понеслись дворяне на ордынцев. Гикая, вращая над головами кривые сабли, поскакали татары навстречу русским.
Ордынцы сразу заприметили молодого князя. Рванулись к нему. Лихо бьются татарские воины. Особенно один из них. Князь Иван хорошо разглядел его. Широкоскулый, безбородый, рот в оскале, а глаза с прищуром.
Пробился к князю, на саблях бьётся ловко, удары Ивана отражает легко. И конь у него под стать всаднику, будто для конного боя обучен.
Понял молодой князь Иван: ещё несколько ударов отразит он, и настанет мгновение - срубит его татарин.
Разглядел Санька: князь в беде! Кинул коня в сечу и вовремя поспел. Отразил удар татарской сабли, достал ордынца, выбил его из седла…
Звенела сталь, кричали воины. Лилась кровь, и падали первые убитые.
– Не щади!
– раздался голос князя Ивана.
А о какой пощаде могли подумать дворяне, когда бились на этом пятачке русской земли? Здесь они были в большинстве, чувствовали своё численное превосходство. Настигали ордынцев, секли с азартом и злостью. Бились упавшие лошади, и множество человеческих тел, неподвижных и дёргающихся, было разбросано по земле. Мало кто из тысячи успел кинуться в Угру, переправиться на другой берег.
Великий князь кинул саблю в ножны, промолвил:
– Пусть уходят и скажут, как мы недругов потчуем…
И отца, Ивана Третьего, мысленно представил - такого, как в тот вечер, когда он в Москву отъезжал, нерешительного, ослабленного духом. Что бы он сейчас сказал, увидев посеченных ордынцев?..
Подъехал Санька, положил ладонь на холку княжеского коня, ни слова не обронил. Однако молодой князь понял его:
– Так, Санька, свободу добывают: не золотом откупаются, её мечом берут.
На Угру государь воротился после схватки с ордынцами на переправе. Ничего не сказав молодому князю, он собрал воевод в своём шатре. Оглядев присутствующих, промолвил:
– Стоять будем до конца!..
Когда воеводы покидали шатёр, Иван Третий задержал сына:
– После того, что ты с ордынцами сотворил, о каком мире с Ахматом говорить можно?
Чуть погодя, будто пересиливая себя, добавил:
– И бояре на Думе с владыкой требуют сразиться с ордынцами… Когда на Угру ехал, видел, как пустеют деревни и люд города покидает, в лесах укрытия ищут… Татар боятся.
Иван Молодой глаз с отца не спускал, жалел его.
– Государь, не так страшны ордынцы, как они нам видятся. Предок наш, Дмитрий Донской, на Куликовом поле бивал их. Нам ли то в науку не пошло?.. Запугали они нас. Вот ты говоришь, люд по лесам хоронится. А не стыдно ли нам, что мы народ наш недругу на поругание отдаём?
Иван Третий поглядел удивлённо на сына, а тот продолжал:
– Аль у мужика русского сила иссякла? Ты бы, государь, на дворян в бою поглядел. Эвон как Санька удал! Меня от ордынца оборонил. Едва тот не срубил.
Промолчал Иван Третий, а молодой князь смотрел на отца испытующе. И был он в эту минуту так удивительно похож на свою мать, тверичанку Марию, что государю захотелось обнять сына, погладить его, как в давние детские годы, сказать слово доброе.
Однако нахмурился, бороду потеребил, а молодой князь тихо вышел из шатра.
Глава 11
Давно князь Холмский к молодому великому князю приглядывался. По всему видно, Господь умом его не обидел да и хваткой воеводы наградил. Хоть и молод, а государю посмел перечить, не согнулся, когда Иван Третий вздумал мириться с Ахматом и к тому сына звал…
Срывался мелкий дождь, и Холмский кутался в корзно. Началась непогода, и стояние на Угре всех утомило. Надоело бездействие и неопределённость. А сентябрь принёс к тому же и первую изморозь.
Ополченцы-крестьяне смекалистые, давно уже землянки отрыли, навесы поставили. Татарам что, у них всегда кибитки и вежи за ними следуют, кони на подножном корму, эвон какие табуны по всей степи играют…
Смотрит на всё это князь Даниил и никак в ум не возьмёт, как из этого стояния на Угре выпутаться? У Ивана Третьего не единожды собирались воеводы совет держать, а к согласию так и не пришли. Кому первому через Угру перебираться, кому первому начинать?
Видел князь Даниил, как уходили тумены Ахмата в набег на Речь Посполитую. Понимал, это хан совершает в отместку, что литовцы не выступили против Москвы. Но Казимир опасался крымцев. Менгли-Гирей держал Речь Посполитую в страхе…
И князь Даниил думал, что Иван Третий не напрасно посылал московского боярина и дьяка в Крым с дарами, поддержкой Менгли-Гирея заручился.
А может, не оттого крымцы не совершают набеги на Московскую Русь? Может, Менгли-Гирей зло на Ахмата держит за то, что тот пытался его с ханства согнать, да султан турецкий вступился?
Когда Холмский думает о стоянии на Угре, он находит оправдание Ивану Третьему. Может, и прав государь, когда хотел миром урядиться с Ахматом? Грозен хан, и великую орду привёл он, чтобы разорить Московскую Русь…
Даниил Холмский смотрел на противоположный берег, когда подошёл князь Андрей Меньшой. Сказал:
– Когда я вижу бесчисленное множество туменов, думаю, какая же сила на Русь надвинулась?
– Меня дрожь пробирает. Что было бы с Московской Русью, коли бы казанский и крымский ханы заодно с Золотой Ордой были…