Иван Мошкин, атаман Каторжной. Вода, огонь и Медные трубы
Шрифт:
Мост на цепях через ров был опущен, и здесь стояли четверо стрельцов с пищалями. Увидев телеги и казаков, более осанистый из них окликнул Степана.
– Здрав будь. Хорошо вовремя пришли, а то крымцы озоруют. Опять перестрелка была. Заезжайте, не мешкайте, – и он выразительно помахал рукой.
Скрипящие телеги потянулись по мосту. Но то ли возчик был неопытный, то ли лошадь испугалась, но колесо последней повозки попало на самый край крепко сбитых досок, и ударилось деревянной осью. Повозка стала свалится вбок, опасно накренясь ко рву. Лошадь дико ржала, присев на задние ноги, Мошкин не задумываясь, спрыгнул с седла, схватил
– Здоров ты, брат, – удивился Степан Трофимович, – и сам цел. Ты осторожней, а то надорвёшься, дело такое. Пошли, мешки с телеги снимем.
Уже на руках перенесли с телеги зерно и муку прямо в лабаз. Груз принял старшой. Кто ж воеводой назовёт главного в малом острожке? И не крепость ведь. Тем временем возчики заносили мешки с телег. Склад был добрый, с поддонами на деревянном полу, чтобы хлеб не отсырел. А так хорошо было всё сделано- и сухо, и накрепко.
– Зиновий Дмитриевич? – спросил Мошкин старшого в стрелецкой одежде.
– Точно. Зиновий Дмитриевич Хворостов, старшина. А ты, верно, Мошкин Иван? Знаю я твоего батюшку, Семёна Петровича.
– Для вас и грамотка от Тихона Ильича Трубчева, головы нашего приказа, – и юноша протянул послание.
Зиновий почесал бороду, сломал печать и быстро прочёл написанное, посматривая иногда для порядка на молодого стрельца, и, наконец, спрятал бумагу за пояс.
– Понятно, Иван. Силы, я смотрю, ты большой, как сумел гружёной телеге не дал упасть! И умелец ты у нас, значит. Ну дел тебе здесь хватит, не заскучаешь, кузня наша теперь твоя. А то, может быть, и часы нам сладишь? – пошутил старшина.
– Если бы смог… Подучиться не у кого. Такие мастера, известно, в Москве живут. Сложная ведь механика, – разговорился Ваня, и начал показывать на пальцах, – на одной оси две шестерни- одна для часовой стрелки, другая- для минутной. И минутная должна в шестьдесят раз быстрее вращаться, чем часовая. Ну а на главную ось привод- часовщик должен каждый день цепь поднимать, а груз той цепи и даёт вращение оси часов, и притом, равномерное. И…
– Понял. Всё понял, что ты работу знаешь. Отдохни с дороги. Ты, как умелец, станешь в острожке ночевать. Место хорошее, почти святое, рядом с часовенкой. Поп у нас отец Кирилл…
– Я бы хотел в Тулу съездить… – вдруг вырвалось у Мошкина, – я на день… Обернусь быстро. Поклянусь на святых иконах.
– Нельзя брат, служба. Все мы здесь нужны. Я, вот, воеводе писал, наизусть помню:
" Желаю снять с себя грехи, посетить святые места мне надобно. Убиённые меня совсем замучили, спать не дают, особо по воскресеньям. Отпустите на богомолье"
И знаешь, что мне князь Пожарский повелел ответить?
– Нееет, – пробормотал стрелец, и просто не верил своим ушам. Пожарский! Сам!
« Твоя служба она свята для государства Российского, и , значит, нет на тебе грехов. Ну а попу вашему я отписал, что бы наложил на тебя епитимью по твоим силам, что бы не искал грехи там, где не надобно»
– Так что посадили меня на хлеб и воду, – рассказывал старшина.
– В темницу? – испугался Ваня за пожилого стрельца.
– Размечтался. В весеннюю пору здесь самая служба, и спать никому не приходится. То секреты, то погони, то на стенах глаз не сомкнёшь, всё пялишься – где там дымы татарских костров. Засечная черта. Так что отоспаться в темнице мне не удалось. Поел я щей только через неделю. Но, скажу тебе, помогло! – рассмеялся он, погладив свою бороду, – мертвяков, что своих, что врагов мёртвых, во сне больше не вижу. Так что, стрелец, епитимья- дело большое, правда, помогает, – и вздохнул уже спокойнее. – Бери свои брони, да пошли, покажу твоё место для сна, кузню да всё потребное для твоего художества.
Иван поправил свой кафтан, застегнул две , поднял своё оружие и мешок да пошёл за старшиной. Зиновий Дмитриевич шёл быстро, хотя и чуть прихрамывал, но на свой посох не опирался, а таскал его скорее для красоты, для чести, и что бы стрельцы больше уважали.
– Нога? – увидел он косые взгляды Вани, – так дело наше воинское. Давно уж татарин сулицей в ногу попал. Хорошо хоть из пистоли промазал. Так бы…
Они прошли мимо часовни. Двери деревянного немудрящего храма были открыты, и слышалась молитва, которую отец Кирилл читал зычным голосом, и даже не смотрел в богослужебную книгу. Толковый был батюшка. Недалеко стояла и баня. Так что имелось здесь всё для очищения душ и тел православных воинов.
– Песни поёшь? – спросил старшина.
– Бывает, конечно, – не стал отказываться Иван, – там праздник, или Паска. Церковь у нас каменная, её Роман Прохорович Канюшкин, отец Фёдора Романовича, своим радением возвёл. Так что бывало, пел на клиросе.
– Вот видишь! Хорошо у нас, всё есть для правильной службы. Ну, мы пришли.
Дом, терем не терем, но дом деревянный рубленый, большой. Одни окна с богатыми наличниками, другие сильно беднее. Были вообще без резьбы, такие сиротки при богатых родственниках. Но смотрелось, конечно, презабавно.
– Это Патрикей, всё художество никак не доделает, – объяснял старшина, – Взялся, а никак дело не закончит. Одни наличники изукрасил, другие – никак не сделает. И, что интересно, каждый раз причину находит, да такую, что не подкопаешься.
– Работа неплохая, – похвалил Мошкин такую красоту работы по дереву, – умелец Патрикей.
– Ну, пойдём, – и он открыл дверь в комнату, – вот, располагайся. Сундук для вещей, кровать, стол и две скамеечки. Есть здесь и семейные, так что не удивляйся.
Иван смотрел на свою горницу. Места не много, но даже в маленькое оконце закатное солнце светит, кажется и здесь не так плохо…
– Ну, отдыхай, завтра будет новый день, – сказал старшина, закрывая дверь за собой.
Иван осмотрелся- лавка есть, матрас, набитый сеном, тоже имеется, и подушка лежит в изголовье. Стрелец службу помнил, всегда надо о своём оружии заботится. Поставил пищаль в угол, сабля заняла своё место на крюке в стене, патронную сумку повесил на деревянный гвоздь, заботливо вбитый рядом с крюком. Суконное одеяло лежало рядом, он провёл по нему рукой. Юноша только вздохнул, вспоминая о родном доме, всё же ему было непривычно здесь. Кафтан он расправил, отряхнул от грязи на рукаве, и сложил на скамейке. В углу горела лампада под иконой, Иван помолился на ночь, вспоминая семью, и Елену… С отцом Варсонофием глупо получилось, а с Еленой… И как Елена рыдала, кричала, прямо тряслась, когда её отец за руки домой тащил. А он ничего сделать не мог, ведь батюшка же. И Иван схватил себя за голову, и только закачался из стороны в сторону, закрыл в изнеможении лицо руками. Всё это так и стояло перед глазами. Когда на службе, вроде бы его отпускало, а как спать ложиться- так всё опять. Ладно, спать всё же надо…