Иванов катер. Капля за каплей. Не стреляйте белых лебедей. Летят мои кони…
Шрифт:
– Черное озеро, - вздохнула Нонна Юрьевна.
– Слишком мрачно для такой красоты.
– Теперь Черное, - сказал Юрий Петрович.
– Теперь Черное, а в старину - я люблю в старые книжки заглядывать - в старину оно знаете, как называлось? Лебяжье.
– Лебяжье?
– Лебеди тут когда-то водились. Особенные какие-то лебеди: их в Москву поставляли, для царского стола.
– Разве ж их едят?
– удивился Егор.
– Грех это.
– Когда-то ели.
– Вкусы были другими, - сказала Нонна Юрьевна.
–
– А сейчас пожалуйте - Черное. И то чудом спасли.
На предложение обойти озеро Колька отмахнулся: он спозаранку уже покидал спиннинг, убедился, что до совершенства ему далеко, и твердо решил тренироваться. Юрий Петрович встретил его отказ спокойно, а Нонна Юрьевна перепугалась и с перепугу засуетилась неимоверно:
– Нет, нет, Коля, что ты говоришь! Ты должен непременно пойти с нами, слышишь? Это и с познавательной точки зрения и вообще…
– Вообще я хочу щуку поймать, - сказал Колька.
– Потом поймаешь, после. Вот вернемся и…
– Да, вернемся! Мне тренироваться надо. Юрий Петрович вон на пятьдесят метров бросает.
– Коля, но я прошу тебя. Очень прошу пойти с нами.
Юрий Петрович, сдерживая улыбку, следил за струсившей Нонной Юрьевной. Потом сжалился:
– Мы с собой спиннинг возьмем, Егорыч. Тут ты уже всех щук распугал.
Аргумент подействовал, и Колька бросился собираться. А Юрий Петрович сказал:
– А вы, оказывается, трусишка, Нонна Юрьевна.
Нонна Юрьевна вспыхнула - хоть прикуривай. И смолчала.
Оставшись один, Егор неторопливо принялся за дело. Углубил яму саперной лопаткой запасливого Юрия Петровича. Наглядел осину для нового столба, покурил подле, а потом взял топор и затопал вокруг обреченной осины, прикидывая, в какую сторону ее сподручнее свалить. В молодой осинник - осинок жалко. В ельник - так и его грех ломать. На просеку - так убирать придется, мороки часа на три. На четвертую разве сторону?
На той, четвертой стороне ничего примечательного не было: торчал остаток давно сломанной липы. Видно, с тростиночки еще липа эта горя хватила: изогнулась вся, борясь за жизнь. Сучья почти от комля начинались и росли странно, растопыркой, и тоже извивались в самых разных направлениях. Егор глянул на нее вскользь, потом - еще вскользь, чтоб прицелиться, как осину класть. Потом на руки поплевал, топор поднял, замахнулся, еще раз глянул и… И топор опустил. И, еще ни о чем не думая, еще ничего не поняв, пошел к той изломанной липе.
Что-то он в ней увидел. Увидел вдруг, разом, словно при всплеске молнии, а теперь забыл и растерянно глядел на затейливое переплетение изогнутых ветвей. И никак не мог понять, что же он такое увидел.
Он еще раз закурил, присел в отдалении и все смотрел и смотрел на эту раскоряку, пытаясь сообразить, что в ней заключено, что поразило
– Ладно, хорошо,-бормотал он, до физического напряжения всматриваясь и перепутанные ветви.
– Тело белое, как у девушки. Это она голову запрокинула и волосы вытирает, волосы…
Он проглотил подкативший к горлу ком, поднял топор, но тут же опустил его и, уговаривая сам себя не торопиться, отступил от липы и снова присел, не сводя с нее глаз. Он уже забыл и про межевой столб, и про нового лесничего, и про Нонну Юрьевну, и даже про Кольку: он забыл обо всем на свете и ощущал сейчас только неудержимое, мощно нарастающее волнение, от которого дрожали пальцы, туго стучало сердце и покрывался испариной лоб. А потом поднялся и, строго сведя выгоревшие свои бровки, решительно шагнул к липе и занес топор.
Теперь он знал, что рубить. Он увидел лишнее.
Лесничий с учительницей и Колькой вернулись через сутки. Возле давно потухшего костра сидел взъерошенный Егор и по-собачьи посмотрел им в глаза.
– Тять, а я окуня поймал!-заорал Колька на подходе.
– На спиннинг, тять!
Егор не шелохнулся и будто ничего не слышал. Юрий Петрович ковырнул осевшую золу, усмехнулся.
– Придется, видно, нам его и зажарить. На четверых.
– Я кашу сварю, - торопливо сказала Нонна Юрьевна, со страхом и состраданием поглядывая на странного Егора.
– Это быстро.
– Кашу так кашу, - недовольно сказал Юрий Петрович.
– Что с вами, Полушкин? Заболели? Егор молчал.
– Столб-то хоть поставили?
Егор обреченно вздохнул, дернул головой и поднялся.
– Идемте. Все одно уж.
Пошел к просеке, не оглядываясь. Юрий Петрович посмотрел на Нонну Юрьевну, Нонна Юрьевна посмотрела на Юрия Петровича, и оба пошли следом за Егором.
– Вот, - сказал Егор.
– Такой, значит, столб.
Тонкая, гибкая женщина, заломив руки, изогнулась, словно поправляя волосы. Белое тело матово светилось в зеленом сумраке леса.
– Вот, - тихо повторил Егор.
– Стало быть, так вышло.
Все молчали. И Егор сокрушенно умолк и опустил голову. Он уже знал, что должно было последовать за этим молчанием, уже готов был к ругани, уже жалел, что снова увлекся, и сам ругал себя последними словами.
– Баба какая-то!
– удивленно хмыкнул подошедший Колька.
– Это - чудо, - тихо сказала Нонна Юрьевна.
– Ничего ты, Коля, еще не понимаешь.
И обняла его за плечи. А Юрий Петрович достал сигареты и протянул их Егору. Когда закурили оба, спросил: