Июль 41 года
Шрифт:
— Ну, чего? Фролов повернул к ним освещённое из окошка лицо. В первый момент оно показалось Андрею радостным.
— Танки, товарищ лейтенант!
— Какие танки? — нахмурясь, бессознательно-строго переспросил Андрей, будто, запретив солдату произносить это слово, можно было запретить и сами танки. Но в тот же момент далёкий железный стрекот, который он уже слышал некоторое время, не воспринимая, ворвался в уши, словно стал громче. И он особенно резко увидел это освещённое окно в стене, около которого волосы, надо лбом Фролова шевелились от ветра.
— А ну пусти! Он взялся руками за стёсанный край, глянул в узкое, прорубленное в брёвнах отверстие, всем лицом, сощуренными глазами ощутив в нем напор ветра, дувшего в поля, и увидел высокое небо, зеленое поле и на нем — серые танки. Они шли по всему полю в поднятой ими сухой пыли. Андрей вскинул к глазам бинокль и эти же танки увидел притянутыми на близкое расстояние, в десять раз крупней. Освещённые солнцем, они блестели сквозь пыль, над башнями хлыстиками дрожали антенны. За каждым танком в хвосте пыли, прячась и прижимаясь к броне, кучками бежала пехота в касках. Ветер нёс железное стрекотание
— Так!.. И продолжал смотреть не отрываясь.
— Так… Он едва успел откачнуться: коротко свистнув, разорвался снаряд близко от стены. Осколки снаружи ударили в бревна, в шиферной крыше над головой засветились отверстия, дымом заволокло окно.
— Ну, ребята, началось! — с особенной остротой ощущения, которую давала близкая опасность, крикнул Андрей. И видел в этот момент обоих пулемётчиков и себя, как он им говорит. Все это ещё было важным. На соломе забилась корова, как под ножом, подымая с земли рогатую голову, выкатывая мокрый, горящий глаз. Низко просвистело над крышей, разорвалось за коровником.
— Теперь держись! — крикнул Андрей и опять подмигнул. Кругом уже грохотало. — Будем отсекать пехоту. Фролов, гранаты готовь! Корягин сорвал с себя фартук, упал за пулемёт под стеной. Вскочив ногами на кормушку, Андрей смотрел в узкое окно под крышей. По полю среди взлетавших дымов мчались танки, с ходу стреляя. Передние были уже близко, у бегущей за ними пехоты видны были лица.
— Огонь! — Андрей сверху махнул рукой. И увидел, как на земле спина, плечи и вжатый в них затылок Корягина затряслись одной дрожью с пулемётом. На поле стали падать бегущие немцы. Их заслоняло взрывами. Корягин что-то крикнул, показывая рукой.
— Что? — не понял Андрей. И не успел понять. Его сорвало, отбросило, ударив о землю. Со звоном в ушах он поднялся. Вместо стены был дым, и в дыму косо висели бревна. Корягин лежал ничком, пальцы его рук последним усилием скребли землю. И, не схватывая сознанием, Андрей увидел посреди коровника маленького мокрого телёнка, вскакивавшего с колен. Но тут в пролом стены сквозь дым стало вдвигаться большое, как копна, в нем смутно угадывались очертания танка. Андрей выхватил связку гранат у Фролова, который подымался, упираясь в землю рукой, отпрыгнул к боковой стене. Темнея с каждой минутой и вырастая, танк надвигался на них. Андрей увидел все так же стоявшего на четвереньках Фролова, его белые, безумно расширившиеся глаза и, успев пожалеть его, крикнул: «Беги!» — и бросил связку гранат. Куст пламени взлетел из-под танка, но тут другой танк, отвернув башню с пушкой, всей массой, как стальной таран, ударил в стену, и крыша рухнула. …В оседающей пыли танк, ворочаясь, выбрался из-под обломков — доски, бревна, расколотый шифер катились с него. Открылся люк, из башни по пояс поднялся танкист с загорелым, красным от жары и пота лицом, светловолосый, почти белый, в чёрном обмундировании. Стоя в башне, он оглядел поле боя. Несколько танков горело в клевере, но остальные, пробив оборону, шли на восток. В центре их задержала деревня. Оттуда, из садов, били противотанковые пушки. Немецкие танки, стоя дугой, вели огонь по деревне; их скошенные кормы окутывала пыль и выхлопные газы. Над полем в помощь танкам низко шли бомбардировщики с крестами. Танкист, стоя в башне, проводил их, поворачивая голову за ними вслед, и спрыгнул на землю. За ним спрыгнули остальные танкисты, разминая ноги, пошли к подорванному гранатой танку. Вокруг него уже стоял экипаж. Они поговорили, вместе соображая, что можно сделать. На месте коровника лежали развалины: бревна, шлак, битый шифер и кирпич. Все было похоронено под ними. Уцелела только одна стена. И около неё из-под брёвен видны были плечи и голова убитого лейтенанта. Ветер шевелил по истоптанной земле его длинные прямые волосы.
— О-о! — сказал танкист, первый выскочивший из башни. И все посмотрели туда, куда смотрел он. Посреди развалин, косо расставив слабые, плохо державшие его ноги, стоял телёнок, маленький, ещё не облизанный матерью; мокрая шерсть на нем засохла на ветру и закурчавилась.
— О-о! — сказали и остальные немцы, увидев все то обилие, которое стояло перед ними пока ещё в сыром виде. Светловолосый танкист подошёл, поднял телёнка и понёс к танку, ноги его болтались на весу. Он подсадил его на броню. В рокоте взревевшего мотора не слышно было слабое мычание телёнка, исчезнувшего в башне. Танк ринулся вперёд, догоняя другие, уже устремившиеся с поля на деревню, придавленную авиацией. Ветер подхватил и понёс следом взвихрённую пыль. Ветер был на земле, а в ярко-синем высоком небе стояли неподвижные, ослепительной белизны облака.
ГЛАВА XVII
Взяли их днём, когда солнце стояло высоко, В бомбовой воронке, где они скрывались, тени давно уже не было, и командир взвода Седых, раненный в голову, на жаре впал в беспамятство. На глаза его, на распухшие, чёрные от запёкшейся крови губы садились мухи; Борька Литвак отгонял их, не мог видеть, что они ползают по нему, как по мёртвому. Лёжа на животе, Борька плоским штыком от полуавтоматической винтовки раскапывал стену воронки, рыхлую после взрыва, полную осколков: хотел зачем-то докопаться до сырой земли. Двое бойцов — ездовой и заряжающий, — оба низкорослые, крепкие, сидели колено к колену и тихо говорили между собой по-казахски. Солнце жгло их чёрные, остриженные под машинку, блестевшие коротким волосом головы. Гончаров курил, сощуренными глазами смотрел за край воронки. До самого горизонта, где в жёлтой дымке стояли неподвижные облака, поле было скошено. Хлеб не успели убрать, не успели связать в снопы. Он лежал волнами, и среди них на стерне видны были спины убитых в гимнастёрках, сливавшихся с цветом поля. Когда немецкие танки, пробив оборону, устремились на восток, в центре их задержала
— Кrank! [7] — сказал он, показывая на раненого командира взвода. — Еr krank [8] …
Немец подумал, потом на каблуках, по осыпающемуся откосу спустился вниз. Он посмотрел на раненого, снял высокую пилотку. Резко отделяясь от загорелого лба, обнажилась белая, отмокшая под пилоткой кожа лысой головы с прилипшими к ней волосиками, тёмными от пота. Человеческим усталым жестом он вытер голову загорелой рукой, поглядел на мокрую ладонь и снова надел пилотку. Наверху, надвинувшись, стоял бронетранспортёр, мотор его работал на малых оборотах. Немец стволом автомата показал Гончарову: «Лезь вверх!» Гончаров полез. И сейчас же за спиной его раздалась автоматная очередь. Он обернулся. И видел, как на земле вздрогнул, весь дёрнулся Седых. Немец вылез из воронки одновременно с Гончаровым. Не взглянув на пленных, забрался в бронетранспортёр, и бронетранспортёр двинулся дальше по полю, гоня пленных впереди себя. Они проходили мимо убитых, лежавших под солнцем на жаре. Когда на поле попадалась валявшаяся винтовка, водитель гусеницей наезжал на неё. Потом пошла чёрная после пожара земля. И на этой земле, сгоревшей до корней трав, стояли сгоревшие немецкие танки. Гончаров и бойцы узнавали их. Бронетранспортёр прибавил скорость. Пленные побежали. Он гнал их к лесу, все прибавляя скорость, и они бежали молча, и двое раненых среди них бежали, стараясь не отстать. На опушке стояло человек двадцать пленных. Бронетранспортёр подогнал их сюда и свернул обретно в поле, а к ним подошли другие немцы. Двое, старый и молодой, переходя от одного к другому, заглядывали в лица. Пленные стояли вблизи траншеи, сутки назад вырытой ими же самими. Здесь была оборона полка, и воронки мин и снарядов сидели в земле одна на одной. В траншее, местами обвалившейся от взрывов, лежали убитые, серые, как засыпавшая их земля. Пленные старались не смотреть туда. Немцы все переходили от одного к другому. Остановились перед Литваком. Посмотрели на него, посмотрели друг на друга, и старый подмигнул молодому.
7
Больной (нем.).
8
Он болен (неправильн. нем.).
— Judе? [9] — спросил он, глядя Литваку в глаза, не сомневаясь, что тот поймёт.
Литвак молчал.
— Judе! — поощрял его немец, ожидающе улыбаясь и гримасничая. Литвак молчал, только сильней бледнел с каждой минутой. Гончаров, стоявший через человека, шагнул вперёд. Загораживая Литвака плечом, говорил:
— Это — боец мой. Солдат, понимаешь? Я — его командир. Я!
И, указывая себе в грудь, кивал немцу дружески, старался расположить его улыбкой.
9
Еврей? (нем.)
— О-о, Каmrad! — сказал немец одобрительно, покачивая головой и тоже улыбаясь. — Jа, jа! И вдруг, отскочив, сделал выпад, ткнул Гончарова дулом автомата, как штыком, в грудь.
— Zuruck! [10] — лязгнул он, весь оскаливаясь и дрожа. — Zuruck!
Тем временем молодой немец, взяв Литвака двумя пальцами за гимнастёрку на локте, перевёл его через траншею. Там уже стояло несколько человек отобранных. Среди них был рослый плечистый командир с двумя шпалами и неспоротой звездой на рукаве гимнастёрки. Всего только узкая траншея отделила их от остальных, но все понимали, что это черта между жизнью и смертью. Пленных погнали дальше большой толпой, а отобранные остались стоять на опушке леса у края вырытой траншеи. И Гончаров видел, какими глазами посмотрел ему вслед Борька Литвак.
10
Назад! (нем.)