Из ада в рай – Божий промысел. Книга 2
Шрифт:
Не доезжая километра 3, дедушка свернул в сторону. А мы пошли своей дорогой. Дома мама намолотила из колосков пшеницы горсть зерна, замочила её водой, а утром сварила кашу. Иногда варили суп, добавляли лебеды или крапивы и были счастливы.
Осенью 1946 года я опять пошла в первый класс. Перед школой мне купили настоящую школьную форму и пальтишко. Всё та же полотняная сумка, в ней 2 тетрадки, ручка, чернильница в мешочке на верёвочке. Мы имели один букварь на 2-3 человека, одну тетрадь в клеточку, одну в косую линейку, куда мы записывали только особые классные работы. Всё остальное писали на простой бумаге. Пишу эти воспоминания, когда мне уже идёт 77 год. Часто забываются обычные слова и русские, и английские. Это пугает. Не могу вспомнить лекарство, которое принимала годами от гипертонии, хотя сама врач. Но вот сидишь день, второй и постепенно начинают открываться тайники памяти. И так явно вижу лица, как будто расстались только вчера. Если дух моей первой учительницы вечный и способен почувствовать, что кто-то её помнит… Вот это фантазия!
Жили мы от школы далеко, меня поднимали в 6 часов и где-то в полседьмого я выходила. На Донбассе чернозём очень вязкий, ноги застревают. Один раз помню, ботики остались в грязи. Я с трудом вытащила ботики из грязи и босяком пришла в класс со значительным опозданием. Валентина Сергеевна уж очень сокрушалась, помогла мне отмыть грязь и включиться в работу. Валентина Сергеевна в конце года решила, что я отличница. Для меня это было полной неожиданностью. В течении учебного года она ко всем относилась ровно. Не знаю, были ли четвертные оценки или нет, но мама точно на родительские собрания не ходила, а я часто имела повод от мамы получить плёточку. А тут в конце года собрали родителей и при всех мне вручили табель со всеми пятёрками. «Похвальных листов» тогда не было. И полный сюрприз был для всех, когда Валентина Сергеевна сказала: «Аня Степанова, сейчас подъедет автобус, и ты поедешь во Дворец Шахтёров на праздник». Всё это было в высшей степени спонтанно, даже предварительно никто со мной не репетировал и не предполагал, что я там буду выступать. Очевидно, распоряжение пришло неожиданно и для Валентины Сергеевны.
Много учеников толпилось перед большим зданием Дома Шахтёров. Через задний ход нас направили прямо за кулисы. Вызывали по одному. Услышав свою фамилию, я вышла на большую сцену. Передо мной было море людей. Не умея плавать, я всё-таки не утонула. Ласковая тётя в белой кофточке и чёрной юбке похвалила меня «Молодец, Анечка, хорошо училась. А может ты нам расскажешь стихотворение?» Я бодро, как будто бы только и ждала этого, продекламировала какое-то стихотворение. Зал бурно аплодировал, и ведущая на свой страх и риск попросила меня что-нибудь спеть. Я вспомнила сибирские частушки и спела, пританцовывая. Мне вручили путёвку в пионерский лагерь.
Лагерь располагался в лесу, возле озера. Красота – не налюбоваться! Я часто вставала на рассвете и шла к озеру. Уже тогда меня пленяло потрясающее зрелище, когда горит восток и отражается в зеркале озера. Иногда я вставала и не знала, куда себя деть. Простынка была мокрая. Опять насмешки ребят, упрёки вожатых. Трудно даже передать, как тяжело было мне переносить это. Мне хотелось уединиться, куда-нибудь скрыться. Но после первой недели всё прекратилось. Заработал звоночек в моём мозгу, и я навсегда избавилась от энуреза. Здесь было нормальное трёхразовое питание, я поправилась. Наконец я приобрела формы нормального ребёнка.
Возвращение в Златополь в 1947 году
В 1947 году отменили карточную систему, и мы из Донбасса вернулись в Златополь. Мы получили однокомнатную квартирку по улице Русская. После войны во дворе было много окопов. Я была довольно резвой, легко лазила по деревьям, прыгала с зонтиком с крыши сарая, мечтала быть лётчицей. В компании мальчиков с Витей, Женей, Костей часто играли в догонялки, в прятки.
Мама работала патронажной медсестрой в тубдиспансере. В её обязанности входило посещать туберкулёзных больных всего района на дому. Район большой, транспорта тогда не было. Она ходила за 20-15 км пешком туда и обратно. Я часто ночевала одна. Рано приучилась готовить на примусе или керогазе. Сейчас мало кто имеет представление, что это такое. А тогда дети управлялись с этим капризным, да и небезопасным устройством для приготовления пищи. Я и воды из колодца наношу вначале бидончиком, а потом и ведром, и всё остальное по хозяйству было на мне.
Для меня это был счастливейший период моей жизни: я была сыта и чувствовала себя здоровой, ловкой, быстрой. Осенью пошла во второй класс. В школе было много детдомовцев. Я со всеми дружила. Славные были ребята. Это было послевоенное время. В детдомах были дети погибших родителей, в большинстве своём переростки по возрасту. Очень добрые. Многих и теперь я помню по фамилии. Нина Приходько – высокая блондинка, роскошные вьющиеся золотистые волосы, большие голубые глаза – Принцесса! Но ей трудно было ходить – стопы отморожены, пальцы стоп ампутированы. Нина Федорченко – небольшого росточка хохотушка; по воскресным дням я приглашала её к себе. Я помню и мальчиков из нашего класса. Два близнеца Вася и Миша похожи как две капли воды, вполне могли подменять друг друга на уроках. Учителя никак не могли их различить. Володя Головченко очень хорошо учился, но после контузии у него было недержание мочи. Конфуз мог случиться даже на уроках. Ох как это для здоровенного парня! В Анапе в 41 году я попала под бомбёжку, меня откопали, и такая проблема была. Только в пионер лагере на Донбассе я от неё избавилась. Я хорошо понимала его. В третьем классе его уже не было – его перевели куда-то, не знаю куда. В детдоме было неплохое обеспечение. Они всегда меня угощали. Учебников всех у меня не было, они часто давали мне домой. Училась я легко, и второй класс закончила с похвальной грамотой.
Однако, долго благополучно жить не получалось, обязательно что-нибудь сверхъестественное стрясётся. Я пошла в третий класс и проучилась до 25 сентября. 26 – моё день рождения. Своё десятилетие я отметила на всю жизнь. 25 сентября вечером мы, как всегда, бегали в догонялки. Я никак не могла убежать, спрятаться, все меня догоняли и приговаривали: «На дорожку хлеба крошку, чтоб тебе сломало ножку». Такая присказка была. А на самом деле я сломала голову.
У нас ночевала мамина подруга Варвара. В 6 утра она говорит маме: «Моя Валя всегда рано встаёт, а Ваша – 10 лет, уже большая, а до сих пор спит». Я услышала и вышла в коридор, чтобы достать дров с чердака. По дверям, как это делала обычно, полезла на чердак. В полусонном состоянии, может, продолжая видеть какой-то сон, я начала сбрасывать сухие подсолнухи. Как-то незаметно я положила поперёк чердачного отверстия ствол подсолнуха и без всякой задней мысли обеими руками взялась за него и упала головой вниз. Безусловно, это был смертельный номер. Именно так погибают ныряльщики, получив перелом шейных позвонков. Но я как-то умудрилась при падении оттолкнуться ногами от двери и изменить траекторию приземления, ударилась затылком. Тут можно только удивляться и верить в судьбу, которая подарила мне долгую и интересную жизнь.
Теперь, в период, когда мне нужно заполнить свободное время, и я решила писать книги, мне нет необходимости что-то сочинять, фантазировать – я могу опереться на свою жизнь, открывая тайники памяти. Там есть много такого, что взбудоражит любую чуткую душу.
В то утро 26 сентября 1948 года после падения всё изменилось на долгие годы – я потеряла равновесие на три года, не могла ходить, а страдания и головные боли остались на всю жизнь. Тяжелейшая травма. Мама схватила меня и на руках понесла в больницу, которая находилась квартала через три. Конечно, она не чувствовала тяжести моего тела, она почти бежала. Я несколько дней была в тяжелейшем состоянии, какое-то время без сознания, долго мучила меня неукротимая рвота. Вызвали врачей из областного центра Кировограда и меня забрали в областную больницу. Навещала меня мама пешком, до Кировограда было 60 км. Через какое-то время, забрав из областной больницы, она повезла меня в Одессу. В неврологическом отделении ощутимого улучшения не произошло, единственное, что мне хорошо запомнилось – особо курьёзный случай. В палате случилось короткое замыкание электрических проводов. Пожар был сильнейший. Ядовитый черно-желтый дым очень быстро заполнил всё пространство, в палате – гирлянды искрящихся проводов падали на пол. Я попыталась встать и тут же упала. Я долгое время не могла ходить и осталась в таком же состоянии в Одессе. Мама забрала меня домой.
Местные врачи решили направить меня в нейрохирургический институт в Киев к профессору Арутюнову. В больнице я ничего не могла есть, у меня почти постоянно была рвота. Там ко мне было совершенно нехарактерное для больниц родственное отношение персонала… Может быть, именно это определило мой выбор профессии и, работая врачом, я часто вспоминала своё пребывание в институте хирургии и старалась в силу возможности быть для больных близким человеком. Как можно забыть сестричек, которые по несколько раз без всякого вызова подходили ко мне, санитарочки старались подбодрить меня. Инициатором была маленькая худенькая тётя Даша. Именно она где-то нашла кровать, поставила на балконе и в своё дежурство обязательно выносила меня на свежий воздух. Затем и другие последовали её примеру. Часто санитарочки садились кушать у нас в палате, вынимали домашние помидоры, что-нибудь вкусненькое и старались меня угостить. На моё день рождения врач Антонина Васильевна подарила мне большой букет цветов. Я – сама врач, и хорошо понимаю, что это было нетипичное отношение к больной. Можно подумать, что это сказка. Клянусь, это правда. Чем-то я всех растрогала.
Там меня тщательно по тем временам обследовали. Делали ангиографию сосудов головного мозга, пневмоэнцефалографию. И установили диагноз – опухоль мозга. Очевидно, за опухоль приняли обширную гематому, последствия которой я ощущала всю жизнь. Даже теперь при сканировании головного мозга на магнитно-резонансном томографе обнаружили следы той травмы. Тогда меня готовили на операцию. Без всякой электронной почты мама почувствовала и приехала в Киев. Мама рассказывала:
– Сижу в коридоре. Много врачей поднимается по лестнице. Ой, думаю, это к моей доченьке. Спрашиваю у сестрички: «Можно пройти к Степановой Ане?» «Нет, – говорит, – только вечером, сейчас – профессорский обход». Сердце моё так и защемило – это к Анечке…