Из боя в бой
Шрифт:
— Это чрезвычайно странное состояние, — пояснил Матье, — которое, быть может, не ново на Западе вообще, но во всяком случае ново в живописи Запада: второе состояние, которое можно назвать экстазом, рождает картину непосредственно, как крик…
Крик криком, а для своего особняка Матье заказал собственный портрет художнику — реалисту, и написан он в старой доброй манере портретистов XVIII века…
Вы спросите: но почему же этот человек стал так популярен? Откуда возникла мода на его полотна? Ответ на этот вопрос дал еще великий мастер живописи Илья Репин, бывавший в Париже и хорошо познавший эту механику. Он написал: «Биржевая цена — вот чем теперь определяются достоинства художественного произведения. Картинные торговцы должны заменить профессоров: им известны потребности и вкусы покупателей. Они создают славу художникам… от них всецело зависят в Европе имя
97
«Мастера искусства об искусстве», т. IV. М. — JL, 1937, стр. 395.
Эту оценку много лет спустя подтвердил В. Маяковский, живо интересовавшийся проблемами искусства, — он сам был художником. В 1923 году, вернувшись из Парижа, в своей статье «Семидневный смотр французской живописи» В. Маяковский написал: «Чтобы знать водителей вкуса, нужно пройти по галереям частных торговцев и по мастерским художников. Эстеты кричат о свободе творчества! Каждый ребенок в Париже знает, что никто не вылезет к славе, если ее не начнет делать тот или иной торговец. Этот торговец всесилен. Даже Салон подбирает он. Так и делятся художники и картины. Это — г художники Симона, это художники Леона… Эти купцы делают славу художникам» [98] .
98
В. Маяковский. Поли. собр. соч., т. 4. М., 1957, стр. 243–244.
Так было сорок лет назад. Но точно так же обстоит дело и сегодня. «Купцы» сохраняют всю силу своего влияния на искусство живописи, и, чем дальше, тем более властным оно становится.
Мне вспоминается сейчас такая любопытная деталь: в апреле 1962 года обозреватель еженедельника «Нуво Кандид» Дюмайе взял интервью у известнейшего в Париже директора крупной галереи «Пьер», которая помещается на углу улицы Сены и улицы Изящных искусств, — Пьера Леба [99] .
99
Пьер Леб — одна из колоритнейших фигур парижского мира искусств. Сорок лет тому назад, когда в Париже шумели сюрреалисты, он — тогда всего лишь скромный коммивояжер, торговавший кружевами, — вдруг почувствовал влечение к живописи. Он купил краски и палитру, попробовал малевать, но у него ничего не вышло. Тогда его отец, практичный торговец, сказал ему: «А! Тебе нравится живопись? Ну что ж, займись торговлей картинами!» Пьер Леб последовал совету отца и преуспел в этом деле.
— Почему вы продаете картины никому не известных художников по двести тысяч франков? — спросил он его. — Как объяснить, что еще молодые, совершенно неизвестные художники оцениваются сегодня в несколько миллионов? Например, Матье, которого вы сделали знаменитым?
— Матье? — переспросил Пьер Леб. — Ну что ж, в данном случае роль сыграл феномен сюрприза. Любители всегда ищут шока. Это живопись жеста, а быстрота жеста нравится в эпоху, когда уважают скорость. И другие элементы сыграли в пользу Матье: он очень умен; он создал для себя оригинальное обличье; он хотел стать новым Сальвадором Дали. Скандал разжигает аппетит любителя. Но эффект каждой находки, каждого скандала аннулируется новой находкой, новым скандалом…
— Каковы же ваши последние находки? — снова спросил Дюмайе. — Монохромная живопись, когда весь холст покрывается слоем краски только одного цвета?
— А! — отмахнулся «купец». — Монохромная живопись! Сегодня называют картиной все цветное… — Он подумал и выпалил: — Думаю, что самая последняя находка — это находка одного итальянца, который довольствуется тем, что вспарывает полотно ударом сабли. Вы только подумайте! Один удар сабли по полотну и картина сделана. Вот это действительно сенсация!
— Таким образом, представление о том, что картина должна что-то изображать, полностью вылетело из головы покупателя? — спросил обозреватель еженедельника «Нуво Кандид».
— Полностью! — авторитетно подтвердил «купец». — Я скажу больше. Когда им начинает казаться, что картина что-то изображает, их охватывает паника…
Но вот что интересно. Прошло всего два года после этого разговора, и Париж облетело сенсационное известие: Пьер Леб закрывает свою галерею и прекращает торговлю картинами. Почему? Что случилось? Корреспондентка еженедельника «Экспресс» Мадлен Шапсаль помчалась к старому «купцу» от живописи и нашла его в весьма меланхоличном расположении духа. 9 апреля 1964 года «Экспресс» опубликовал огромное интервью, которое Леб дал ей. Вот некоторые выдержки из этой весьма поучительной беседы (теперь, оставляя торговлю, Леб говорил вполне откровенно, не рисуясь и не хвастая).
«Вопрос. Кажется, никогда еще так много не говорили о живописи?
Ответ. Вот именно! Слишком много расплодилось салонов, выставок, галерей. Слишком много спекуляции, интриг, игры на повышение и на понижение цен. Если ты не участвуешь в той или иной группе, ты не продвинешься вперед, путь тебе прегражден.
Вопрос. Но ведь публика как будто бы предъявляет огромный спрос на картины?
Ответ. Люди хотят имен. Им нужны работы известных художников. И это — катастрофа для живописи. Каждый хочет, например, повесить у себя на стене картину Пикассо. Но художник в среднем может написать за свою жизнь всего три тысячи картин. Что же происходит? Картины воспроизводят механически, приносят к художнику, он их нумерует, подписывает, и все это идет в продажу. Дальше. Художник теперь не выбрасывает ни одного наброска, ни одного чернового эскиза — он их подписывает и тоже продает. Это плохо и для него самого, и для живописи. Картин больших художников на рынке больше нет, а если они и появляются, то их продают по слишком дорогой цене. И вот в продажу идет мелочь — откапывают кубистов второго сорта, второсортных импрессионистов, и даже это продается за миллионы. Либо продают по астрономическим ценам третьесортные картины большого художника. Естественно, что в этих условиях шансы на продажу картин молодых художников невелики.
Вопрос. Значит, вы считаете, что о живописи говорят слишком много?
Ответ. Я хочу сказать вот что: многие покупают картины просто как товар. Однажды ко мне явился американский клиент. Спрашивает: «Можно ли еще раздобыть Пикассо?» — «Да». — «Дорого?» — «Дорого». — «А! Отлично»…
И он доверительно сообщил мне, что недавно купил две картины Пикассо, за которые заплатил около ста миллионов франков. Стало быть, не прогадал!
Оглядевшись, он заметил картину малоизвестного художника, которая ему понравилась:
«Это хорошо. Сколько?» — «Пятьсот долларов». — «Я подумаю».
И он все еще думает!..»
Корреспондентка расспрашивала уходящего от дел «купца» о секретах его ремесла, об отношениях с молодыми художниками, о том, как он представляет себе перспективы развития живописи. Леб сделал знаменитыми многих, не только Матье, — они приобрели славу, а он деньги. И все же он жалуется: «Картины девяти из десяти художников не продаются». В предвидении, что кое-кого из них, быть может, все же удастся «вывести в люди», владельцы картинных галерей прибегают к старому, испытанному приему: они заключают с художником контракт и платят ему помесячно своего рода жалованье; за это художник должен отдавать «купцу» все, что он напишет. Это своего рода лотерея: если художник станет знаменитым, «купец» наживет огромное состояние, если же он пропадет в безвестности, денежки «купца» пойдут прахом.
Леб разочаровался в этой системе: в наше время, когда живопись все больше перестает быть живописью и все чаще превращается в хаотическое размазывание красок по полотну, очень мало шансов на то, чтобы «вывести в люди» никому не известного человека. «Никогда еще не было так трудно пробиться вперед молодому художнику», — говорит он.
— Куда же идет живопись? — спросила Мадлен Шап-саль.
— Три четверти мира вообще обходятся без я^ивопи-си, — отрезал Пьер Леб. — Африка, Азия, Средний Восток… Современное искусство часто поверхностно. Хотят исходить не из традиций, а из чего-то другого. Исходят из ничего, из нуля, вместо того чтобы руководствоваться правилами, думать о формах, о рисунке. Берут за отправную точку заборные надписи, рисунки сумасшедших, детей. Есть еще «литературное» искусство, которое отталкивается от анекдота, рассказывает зрителю какую-то историю. Я, конечно, недостаточно квалифицирован, чтобы об этом говорить, но лично я всегда любил, так сказать, полноводную живопись… Я не нуждаюсь в том, чтобы меня забавляли, развлекали, мне нужно, чтобы меня взволновали. Для меня живопись — это прежде всего эмоция, переживание.